Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование - [114]
Я полагаю, что представления о реализме, сложившиеся в демократической журналистике, были обусловлены фундаментальной слепотой к эпистемологическому аспекту проблемы репрезентации. Демократическая критика отдавала предпочтение «действительности», «жизни», «реальности» социального бытования, рассматриваемого посредством метафор из естественных наук и социологии, в ущерб эстетическим и философским вопросам. Отказ от эстетики подразумевал, что «истинные», «верные» и «искренние» печатные тексты способны подлинно и полно выражать человеческий опыт и общественную действительность. В результате проблема репрезентации переставала рассматриваться с точки зрения эпистемологии и рассматривалась с точки зрения морали. В логике реализма действительность могла быть искажена не потому, что невозможно договориться о том, что она такое, и не потому, что, какой бы ни была эта действительность, она может быть недоступной для репрезентации, а потому, что тот или иной автор искажал действительность в силу своей моральной, идеологической или интеллектуальной несостоятельности.
Игнорирование эпистемологического аспекта репрезентации позволяло перевернуть саму предпосылку реализма: даже когда реалисты писали, что действительность первична, а текстовая репрезентация вторична, растущее культурное значение их собственного письма показывало, что социальная действительность могла получать реализацию преимущественно путем репрезентации в прессе: те аспекты человеческого опыта, которые оставались за ее пределами, в значительной степени переставали «существовать» и не получали возможности подвергаться осмыслению. Этот фундаментальный «парадокс реализма» позволял прессе выйти далеко за рамки «выражения» или «измерения» социальной жизни – пресса оккупировала социальное бытование и личный опыт своих субъектов, вовлекая читателей и писателей в сферу развивающегося печатного капитализма.
Задача статьи состоит в том, чтобы проследить развитие риторики реализма в знаковых текстах демократического дискурса с 1840‐х по 1870‐е годы. Я буду рассматривать этот процесс как один из национальных вариантов развития капиталистической модерности, основанной на опосредовании человеческого опыта информационными технологиями – на медиации, которая может оставаться незаметной для самих современных субъектов: в XIX веке быть современным предполагало вхождение в поле прессы аналогично тому, как в XXI веке быть современным означает участие в цифровых медиа.
Мой акцент на демократическом дискурсе отражает доминирующую культурную роль тех толстых журналов, которые опирались на идеологически прогрессивную критику и публицистику, формируя новую «демократическую публику». Она состояла из людей, чей статус и самопонимание были в меньшей степени функцией их принадлежности к традиционному сословию, но в первую очередь производными от их чтения и письма в печатной сфере. С ускоряющимся ослаблением категорий сословного общества в середине XIX века быстро росло число образованных разночинцев, чей социальный статус становилось все сложнее определять в соответствии с сословными ориентирами[807]. Выпадавшие из традиционных сословий и институтов разночинцы и составляли ядро растущей «демократической публики». С ее развитием их идентификация и самоидентификация все больше приобретала не социальные, а культурные формы.
В сфере прессы особенно влиятельным в формировании идентификации образованных «новых людей» стал демократический дискурс «Современника» и «Русского слова», а затем их преемников «Отечественных записок» и «Дела», самых успешных толстых журналов по количеству подписчиков и экономическому успеху. Риторика реализма, которую культивировали эти журналы, благодаря парадоксу, при котором социальная действительность становилась производной своей репрезентации в печати, способствовала привлечению разночинной аудитории. Эти журналы особенно успешно предлагали участникам растущей публичной сферы средства для культурной самоидентификации посредством чтения, самоидентификации, основанной на приобретении «верных идей», прогрессивных воззрений и в целом нового языка для выражения современного человеческого опыта[808].
Толстые журналы завоевали ведущую роль в русской культуре на рубеже 1840‐х годов, когда «Отечественные записки» А. А. Краевского включились в конкуренцию с «Библиотекой для чтения» в сфере, которую современники называли «промышленной литературой» для «ярыжной публики». Эту публику полицейский отчет описывал как «огромный класс, ежедневно умножающийся» и включавший «разорившееся и развратное дворянство», «безрассудное юношество», «кантонистов, семинаристов, детей бедных чиновников»[809]. «Библиотека для чтения» и «Отечественные записки» создали модель толстого журнала как культурной формы: долгосрочное коммерчески жизнеспособное периодическое издание, объединявшее под одной обложкой разнообразные материалы и обращенное к формировавшейся «демократической» аудитории. Развитие толстых журналов привело к упадку более ранней культурной формы альманаха и к началу 1840‐х годов вызвало кризис в книгоиздании, связанный с уходом авторов в журналы
