Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции - [42]
Семь картин серии Верещагин объединил названием «Варвары». В основном они представляют эпизоды непрерывных мелких войн, которые вел Кауфман. Верещагин задумал их как «главы» повествования об успешном набеге отрядов бухарского эмира на подразделение царской армии. Первым эпизодом стала картина «Высматривают» (1873), где изображены узбекские и киргизские разведчики, шпионящие за противником. Затем перед зрителем последовательно предстают нападение на русских солдат и их отчаянное сопротивление, поднесение отрезанных голов противника эмиру в Ташкенте, празднование победы на рыночной площади («Торжествуют»), а также благодарная молитва у могилы Тимура.
Последней главой этой «варварской поэмы» стала, вероятно, самая известная картина Верещагина «Апофеоз войны» (1871–1872). На фоне светло-коричневого постапокалиптического пустынного ландшафта с руинами древнего города на заднем плане и сюрреалистическими, будто взятыми у Дали, высохшими деревьями, мы видим огромную пирамиду из человеческих черепов, устремленную к голубому небу. Единственные живые существа на картине – вороны, тщетно ищущие мясо на высохших костях. Первоначально художник планировал назвать картину «Апофеоз Тамерлана», поскольку поводом для нее послужили рассказы о традиции средневекового правителя оставлять подобного рода памятники. Однако недавняя франко-прусская война напомнила ему, что жестокие войны так же характерны для современной эпохи, как и для XIV в. Подчеркивая эту мысль, он надписал на раме ироничный эпиграф «Посвящается всем великим завоевателям – прошедшим, настоящим и будущим»396.
Подтекст был совершенно очевиден. Жителей Востока можно было считать варварами, но и Запад может забыть свою цивилизованность. Нет никакого фундаментального различия между Востоком и Западом. Война служит тому доказательством. В письме Стасову о «Туркестанской серии» Верещагин подчеркивает этот момент: «Необходимо обратить внимание на обращения обеих воюющих сторон к единому богу… обращения… верные столько же для Азии, сколько и для просвещенной Европы»397. Под какой бы возглас – «Аллах акбар», «С нами Бог» или «Gott mit uns» ни встает солдат в атаку, трагический исход неминуем в любом случае. Для поколения русских людей, щеголявшего своим атеизмом, дополнительный смысл заключался в том, что религиозное рвение приводит к фанатизму и жестокости независимо от нации, расы или вероисповедания.
Верещагин твердо верил в прогресс, совершенствование человеческой природы, поэтому он не считал, что Туркестан обречен вечно находиться в состоянии варварства. При наличии подходящих условий Восток мог бы достичь того же уровня развития, что и Запад. Но необходимо отеческое руководство со стороны последнего. Европейцы, включая соотечественников Верещагина, обязаны принести цивилизацию азиатским собратьям, и эту задачу легче всего решить через завоевание и политическое управление. «Любой ценой, и при всем уважении к закону и справедливости, этот вопрос [колонизация Туркестана] должен быть решен, и как можно более неотлагательно. Он затрагивает не только будущее России в Азии, но прежде всего благоденствие тех, кто находится под нашей властью. По правде, они гораздо больше приобретут, когда наша власть полностью закрепится, чем от возвращения к прежней тирании»398.
Представления художника о миссии России в Средней Азии были колониальным эквивалентом идеи «хождения в народ» – мощному популистскому движению летом 1873 и 1874 гг. среди образованных городских слоев – переехать в деревню для просвещения крестьянства. Между этими устремлениями левого толка и выигранными генералом Кауфманом мелкими войнами не было глубокого противоречия. Фридрих Энгельс как-то объяснял Карлу Марксу, что «Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку… господство России играет цивилизующую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии»399.
Как царь относился к «Туркестанской серии» Верещагина, неизвестно, но некоторые картины оскорбили многих высших сановников. Батальные сцены изображали Россию в ходе среднеазиатской кампании в очевидно неблагоприятном свете. Политические взгляды автора – некоторые считали его нигилистом – не облегчали ситуацию. И все-таки несмотря на репутацию, сложившуюся в более поздние годы, Верещагин отнюдь не был твердолобым пацифистом. Он никогда не осуждал амбиции царского правительства в Туркестане. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. он полностью поддержал военные цели властей, хотя его кисть служила орудием уничтожающей критики методов, которыми они были достигнуты. Когда брат Верещагина Александр раздумывал о том, чтобы выйти в отставку после ранения, полученного на Балканах, художник убедил его остаться на фронте и выполнить до конца свой долг перед родиной и семьей400. А когда в 1904 г. Япония начала войну против России, он забросал Николая II письмами, призывающими царя занять жесткую позицию против «желтолицых». Он предложил и свои услуги: «Если сабля моя не сильна, то хоть карандаш послужит вам»401. Верещагин яростно выступал исключительно против военных эксцессов и некомпетентности генералов, которые ведут войны.
