Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв - [40]

— Вам мир махоней дан. — Тут хуй, нагнувши спину,

Отвесивши поклон ходатаю за труд

И подаря ему площиц от старых муд,

Отправился к хуям со радостною вестью,

За что был награжден достойной хую честью.

От радости хуи окрасили муде,

Шприцуют, парят плешь, не думав о пизде.

Не мене и для пизд мир таковой полезен,

А особливо для шантей широких безен,

Которые из них труды в етьбе несли,

От коих на шантях и шишки поросли.

У инных пиздорык и сукровица с белью,

Так должно и пиздам пристать к врачебну зелью.

Теперь хуи, пизды в желаемом миру,

А также и муде, поджавшись под дыру,

Всеобщей радостью с шепталихой ликуют

И, как лечиться им, между собой толкуют.

Сражение методу хуем и пиздою о первенстве

Не славного я здесь хочу воспеть Приапа,

Хуям что всем глава, как езуитам папа,

Но в духе я теперь сраженье возвещать,

В котором все хуи должны участье брать,

И в славу их начать гласить пизду такую,

Котора первенства не уступает хую.

Везде она его, ругаясь, презирает,

Всё слабостью его предерзко укоряет

И смело всем хуям с насмешкой говорит:

— Из вас меня никто не может усладить.

Во всех почти местах вселенной я бывала

И разных множество хуев опробовала,

Но не нашла нигде такого хуя я,

Чтоб удовольствовать досыта мог меня,

За что вы от меня все будете в презреньи

И ввек я против вас останусь в огорченьи,

Которое во мне до тех продлится пор,

Пока не утолит из вас кто мой задор,

Пока не сыщется толь славная хуина,

Который бы был толст, как добрая дубина,

Длиною же бы он до сердца доставал,

Бесслабно бы как рог и день и ночь стоял

И, словом, был бы он в три четверти аршина,

В упругости же так, как самая пружина.

Хуи, услышавши столь дерзкие слова,

Пропала, — мнят, — с пиздой ввек наша голова,

С тех самых пор, как мы на свете обитаем

И разные места вселенной обтекаем,

Таскаемся везде, уже есть с двадцать лет,

И думаем, что нас почти весь знает свет,

Ругательств же таких нигде мы не слыхали,

Хоть всяких сортов пизд довольно мы ебали.

Что им теперь начать, сбирают свой совет.

Знать, братцы, — говорят, — пришло покинуть свет,

Расстаться навсегда с злодейскими пиздами,

С приятнейшими нам ебливыми странами.

Мы вышли, кажется, длиной и толстотой,

И тут пизды вничто нас ставят пред собой.

Осталася в одном надежда только нам,

Чтобы здесь броситься по бляцким всем домам,

Не сыщится ль такой, кто нас бы был побольше,

Во всем бы корпусе потверже и потолще,

Чтоб ярость он пизды ебливой утолил

И тем её под власть навек бы покорил.

Последуя сему всеобщему совету

Раскинулись хуи по белому все свету,

Искали выручки по всем таким местам,

Где только чаяли ебливым быть хуям.

По щастью хуй такой нечаянно сыскался,

Который им во всём отменным быть казался:

По росту своему велик довольно был

И в свете славнейшим ебакою он слыл,

В длину был мерою до плеши в пол-аршина,

Да плешь в один вершок — хоть бы куды машина.

Он ёб в тот самый час нещастную пизду,

Которую заеть решили по суду

За то, что сделалась широка черезмеру,

Магометанскую притом прияла веру;

Хоть абшита совсем ей не хотелось взять,

Да ныне иногда сверх воли брать велят.

Хуи, нашед его в толь подлом упражненье,

Какое сим, — кричат, — заслужишь ты почтенье?

Потщися ты себя в том деле показать,

О коем мы хотим теперь тебе сказать.

Проговоря сие, пизду с него снимают,

В награду дать ему две целки обещают,

Лишь только б он лишил их общего стыда,

Какой наносит им ебливая пизда.

Потом подробно всё то дело изъясняют

И в нем одном иметь надежду полагают.

Что слыша, хуй вскричал: «О вы, мои муде!

В каком вам должно быть преважнейшем труде.

Все силы вы свои теперя истощайте

И сколько можете мне крепость подавайте».

По сих словах хуи все стали хуй дрочить

И всячески его в упругость приводить,

Чем он оправившись так сильно прибодрился,

Хотя б к кобыле он на приступ так годился.

В таком- приборе взяв, к пизде его ведут,

Котора, осмотрев от плеши и до муд,

С презреньем на него и гордо закричала:

— Я больше в два раза тебя в себя бросала.

Услышав хуй сие с досады задрожал,

Ни слова не сказав, к пизде он подбежал.

Возможно ль, — мнит, — снести такое огорченье?

Сейчас я с ней вступлю в кровавое сраженье.

И тотчас он в нее проворно так вскочил,

Что чуть было совсем себя не задушил.

Он начал еть пизду, все силы истощая,

Двенадцать задал раз, себя не вынимая,

И ёб её, пока всю плоть он испустил,

И долго сколь стоять в нём доставало сил.

Однако то пизде казалося всё дудки.

Еби, — кричит она, — меня ты целы сутки,

Да в те поры спроси, что чувствую ли я,—

Что ты прескверный сын, хотя ебёшь меня,

Ты пакостник, не хуй, да так назвать, суечик,

Не более ты мне, как куликов носочик

Потом столкнула вдруг с себя она ево,

Не стоишь ты, — сказав, — и секеля мово,

Когда ты впредь ко мне посмеешь прикоснуться,

Тебе уж от меня сухому не свернуться,

Заёбинами ты теперь лишь обмочен,

А в те поры не тем уж; будешь орошон,

Я скверного тебя засцу тогда как грека

И пострамлю ваш род во веки и в век века.

Оправясь от толчка, прежалкий хуй встает

И первенство пизде перед собой дает,

Хуи ж, увидевши такое пострамленье,

Возможно ль снесть, — кричат, — такое огорченье?

Бегут все от пизды с отчаяния прочь,

Конечно, — говорят, — Приапова ты дочь.

Жилища все свои навеки оставляют