Русский мат. Оды XVIII-XXI вв - [13]

Как, настромив на мощный кляп,

Чрез головы швырял он баб.

Ему еврейки не давались,

Язычницы одни ебались.

А Илий-судия, хоть стар,

Не малый тоже был угар.

Когда Офни и Финееса

На брани вечная завеса

Смежила вежды навсегда,

Восстала вдруг его елда,

Потомство мня восстановить,

Но власть судьбы не изменить:

Упал внезапно навзничь он,

Сваливши свой лифостротон.

Елдак при том стоял как кол,

Что даже опрокинул стол,

Пред коим старец восседал

И мнил, что будто уж ебал,

Не ожидая лютых бед,

А между тем сломил хребет.

Схвативши Иов хуерик,

Кричал всечасно: «Бог велик!

Он может и без докторов

Спасти от ран хоть сто хуев».

И точно: победила вера,

Хотя проклятая Венера

Его повергла в стыд и смрад,

И целый издевался град

Над муками сего страдальца,

Но ни единого и пальца

Ебливый муж; не потерял,

Здрав стал и снова так ебал,

Что вновь потомство возымел.

Вот, значит, так не оробел!

Руфь, видя, как старик Вооз

Подваживал раз хуем воз,

Чтоб смазать оси и колеса,

Швырнула в сторону колосья,

В то время бывшие в руке,

На том торчала елдаке.

Ее подруга Поемин,

Узревши то, кричит: «Аминь!»

Так брак Вооза совершился,

От коего Овид родился.

Давид, раз сидя на балконе,

В то время, как его жиды

Дрались упорно при Хевроне,

Смотрел на дальние пруды.

Взнесясь коронами высоко,

Лес пальм не мог претить далеко

Царю окрестность озирать.

Час утра был; ему ебать

В то время страшно захотелось.

И вдруг он видит: забелелось

Нагое тело у пруда

И, мнится, видится пизда.

Рельефно груди, жопа, ляжки

Обрисовались у милашки,

Курчавый волос от пупа,

Как борода был у попа.

Елдак царев утерпевал,

Так медлить было бы негоже—

И вот Вирсавия на ложе

С Давидом прутся наповал.

Потом все каждому известно,

И продолжать здесь неуместно.

Плод этой ебли, Соломон,

Имел несчетно много жен,

И всех он удовлетворял,

А после плакал и вздыхал

(Про это знает целый свет),

Крича: «О суета сует!»

В седую древность мысль проникла,

Далеко, в баснословный мир,

Гораздо ранее Перикла,

Гомера, Гезиода лир.

Я рылся и у Фукидида,

И в Книгах Царств, у Ездры-жида,

И Ботта, и Роулинсон,

Диодор, Санхониатон

Завесу мрака поднимали

И много чудных дел являли.

Все рассказать — громадный труд!

А что-нибудь припомню тут.

Красавица Семирамида

По муже плакала для вида,

Вышла же еться охоча,

Нашла такого богача,

У коего в штанах елдак

Одну лишь плешь имел в кулак.

Не раз в садах ее висящих

Их в ебле видели стоящих,

И запах роз, гвоздик и лилий,

Нарциссов, ландышей, жонкилий

Превозмогти никак не мог

Ту вонь, что у нее меж ног

В то время сильно испарялась,

Тогда как всласть она ебалась.

Был Вальтасар; его чертоги,

Казалось, выстроили боги,

Где он безмерно пировал;

А в промежутках той трапезы

Девиц отборнейших ебал

И был богат побольше Креза.

Столы ломилися его

От злата чаш, и вин, и брашен —

А хуй в то время у него

Торчал горе длиною в сажень.

Звяцай кимвал, греми тимпаны!

Все гости возлегают пьяны,

Кружится девиц хоровод,

Блестя едва прикрытым телом…

Вдруг с ложа Вальтасар встает,

Как будто бы за важным делом,

И зрит: мани, такел, фарес…

В то время как на девку лез,

Краснели огненные буквы

Ярчей раздавленныя клюквы

Его чертога на стене.

Ебню оставя в стороне,

Царь призывает Даниила

И хочет знать, что в них за сила.

Лишь только доблестный пророк

Всю правду истинну изрек,

Враги ввалилися внутрь града…

А дальше сказывать не надо.

А у царя Сарданапала

Ебня по сорок раз бывала

В течение одних лишь суток;

Его бесчисленных блядей

Меж ног зияя промежуток

Просил и хуя и мудей.

А он, женоподобный царь,

Имея в жреческий кидарь

Одну лишь плешь, ебет, пирует,

Прядет с блядями, в ус не дует;

Весь в локонах и умащен,

Проводит дни в чертогах жен.

Вдруг вестник — враг на стенах> града,

Все колет, рубит, жжет — пощада

Ему от сердца далека.

Не дрогнула царя рука:

В своих чертогах живо, смело

Он мечет в груду то и дело

Свои сокровища — и вот

Возжженный факел он берет,

Берет — дворец он поджигает

И хуем уголья мешает,

Как баба в печке кочергой.

То видя, жены страшный вой

Подняли о пропаже кляпа,

Но царь был воин, а не баба,

И только враг приспел в дом, он

Без страха кинулся в огонь.

Царя Навуходоносора

Не можно вспомнить без усера.

Оставив трон, оставив жен,

На четвереньках ползал он,

Оброс по телу волосами,

Земли касаяся мудами

И долу опустив главу,

В полях скитаясь, ел траву.

Был наподобие скотины,

Сберегши хуй свой в два аршина.

А жены плачут день и ночь,

Нельзя им похоть превозмочь,

И, что попало в пизды суя,

В знак памяти царева хуя

И пудовых его яиц,

Лежат и млеют на досуге,

А он столицы той в округе

Ебет коров и кобылиц.

Прославленный на целый мир,

Могучий царь персидский Кир,

Царств многих грозный покоритель,

Был также мирных дел строитель;

Он знаменитый хуй имел,

А потому не оробел

И в первый год издал указ:

Бордели завести тотчас.

А Сезострис, хоть был вояка,

Не меньше славен как ебака;

Он в разных дальних сторонах

Хуй иссекал свой на скалах.

Всечасно дома и в походах

Он еб на суше и на водах!

О том свидетель обелиск,

Где семени из хуя прыск

Досель отчетно изражен,

Как объяснил нам Шампольон.

Эллады пышныя гетеры

Хуям не полагали меры,

Хоть будь хуй с виду как бревно,

Для них то было все равно.

Ксантиппа бедного Сократа,

Как хуй его был невелик,

Так била, что берет досада,

За то, что славный был мужик.