Русские - [179]

Советские руководители хорошо понимали, что показ многосерийного телевизионного фильма связан со щекотливыми проблемами и поэтому отложили его демонстрацию до возвращения Брежнева из поездки по Америке летом 1973 г. Этот фильм, как в техническом, так и в художественном отношении, намного превосходил лучшие телевизионные многосерийные фильмы, которые я видел в Советском Союзе. Фильм был настолько популярен, что осенью того же года его показали вторично, и политическое влияние фильма на аудиторию по всей стране было огромным. Вскоре после повторного показа «Семнадцати мгновений весны» я ехал из Москвы в Ленинград. Моими соседями по купе оказались оперный певец и армейский капитан. Оба, как выяснилось в разговоре, были глубоко убеждены в предательстве американцев незадолго до конца войны; мои ссылки на документы их не заинтересовали. «Хорошо, что Сталин раскрыл этот заговор, иначе нам бы не поздоровилось», — заявил оперный певец. «Это не очень-то приятно, но так оно и было, — настаивал капитан, и поколебать его тоже было невозможно. — У нас есть документальные доказательства этого. Конечно, в фильме многое — выдумка, но мы знаем, что проделывалось за нашей спиной».

XIII. СИБИРЬ Небоскребы на вечной мерзлоте

Я не сторонник мягкотелых робких мечтателей, ребячливых в своем самодовольстве. Я за тех, кто готов сражаться, а не убегает в молитву. Я за идеалистов действия! За тех, кто вышел на борьбу, чтобы изменить мир.

Е. Евтушенко

Русские — любители холода. Они радуются началу зимы, когда снег, подобно волшебнику, преображает серый унылый облик таких городов, как Москва, и, припорашивая крыши и оконные карнизы свежим покровом белизны, которой им так недостает во все времена года, придает городу большую легкость и приветливость. После дождливой осени, траурной пеленой покрывавшей город, я сам обрадовался воцарению зимы с ее непродолжительной, но зато великолепной солнечной погодой, чудесным голубым небом и чистым, бодрящим холодом. Однако меня предупредили, что можно и ошибиться, преждевременно радуясь ее наступлению. В первый год пребывания в Москве меня удивил обильный снегопад в середине октября, когда выпало 25 см снега, и я написал репортаж о раннем наступлении зимы. Но шофер нашего бюро Иван Гусев сказал мне, что по крестьянской примете зима наступает лишь после третьего снегопада и что не стоит попадаться на удочку и верить первому ложному натиску зимы. Действительно, весь этот снег превратился в отвратительную грязь и исчез. То же произошло и после второго снегопада. Когда же снег выпал в третий раз, он стал накапливаться, уплотняться, и русские бурно радовались скрипу плотно утрамбованного снега под каблуками и ледяным узорам, затянувшим стекла окон, наглухо заклеенных с начала ноября до конца апреля.

В нашем дворе шоферы возились с капризничающими моторами, со смехом наливая драгоценную водку в радиатор одной из машин, которую почему-то миновали более современные и своевременные методы профилактики, и рассуждали о первом крепком морозе, наслаждаясь им. «Сколько градусов?» — спросил один из них. Когда зима действительно наступает, русские никогда не спрашивают: «Какая температура?» Только: «Сколько градусов?» Самой собой разумеется, что речь идет о градусах ниже нуля. Шоферы с животным удовольствием втягивали в ноздри воздух, как будто первый сильный мороз имеет аромат, словно весенние цветы, и выносили свое суждение по поводу температуры, сравнивая ее с обещанной в утренней сводке погоды.

Когда началась наша первая московская зима, меня поразило, что русские не только не прячутся от мороза, но, наоборот, вылезают на улицы, заполняют автобусы и электрички, отправляясь с беговыми лыжами на плече в ближайшие пригороды, где они со скоростью стрелы несутся по лыжне, петляющей среди пятнистых, освещенных солнцем, берез. Мужчины посолиднее бродят по льду замерзших рек, усердно сверлят в нем лунки и целый день сидят на корточках, следя за своими удочками. Это был один из излюбленных видов спорта и нашего Ивана. Когда я подшучивал над ним по поводу жалкого улова — всего-то миска пескарей, — он ухмылялся и отвечал, что его не столько интересует рыба, сколько поездка зимой за город. У каждого русского всегда есть в запасе рассказ о каком-нибудь месте — подальше на север или где-нибудь в глубинке, — где мороз покрепче, стужа покруче, воздух посуше, а люди повыносливей. Если же я, чужеземец-неофит, бывало высказывался во дворе по поводу утреннего холода, один из шоферов с юмором заявлял, что в Сибири плевки замерзают, не долетев до земли, или, что туалет сибиряков состоит из одного единственного предмета. «Какого?» — спрашивал я наивно. «Палки, чтобы отгонять волков», — следовал ответ, покрываемый взрывами хохота. Не бояться холода, так же, как и глотать водку, — это составные элементы русского мазохизма и у мужчин, и у женщин. Однажды февральским утром, когда зима на некоторое время, нехотя, но все же разжала свои тиски, шестьдесят «моржей» (так русские называют своих зимних пловцов) воспользовались «целебным» 30-градусным морозом для бодрящего купанья среди льдин Москвы-реки. Я стоял в парке им. Горького в толпе сотен конькобежцев, остановившихся поглазеть на купальщиков. Это были в основном люди средних лет и пожилые. Пловцы выходили из павильона для переодевания в купальных шапочках и плавках. Меня пробирала дрожь при виде того, как почти голые они проходят по льду и снегу к берегу реки и ныряют по одному в мрачную темно-коричневую воду. Некоторые храбро поплыли кролем, а большинство, высунув голову из воды, плавали по-собачьи или брассом до тех пор, пока могли выдержать. Когда какой-то моряк в форме прыгнул в воду, не раздеваясь, публика зааплодировала. Несколько женщин среднего возраста медленно барахтались в воде возле гребной шлюпки, позируя фотографам. «Смотрите, как сильны и здоровы наши моржи!» — комментировал какой-то энтузиаст, обращаясь к толпе в меховых шапках, собравшейся на берегу моря. «Они, наверно, не в своем уме», — пробормотал тепло одетый капитан милиции.