Русские беседы: лица и ситуации - [91]
«[…] Задача каждого человека в отдельности сводится к тому, чтобы правильно устроить свой [собственный] дух [, т. е. сознать до конца свой нравственный долг, как свое космическое или религиозное назначение, и сосредоточить все свои душевные силы на его исполнении]; общественное же призвание человека заключается в том, чтобы и лично помогать другим в устроении их духа и совместно с другими содействовать такому устроению общего быта, при котором [та] основная, индивидуальная цель достигалась бы всеми членами общества возможно легче»[526].
Более того, именно из Гершензона, из той же самой XXVI главы «Исторических записок», заимствована и приведенная отчасти выше дихотомия рационального и религиозного сознания, на которое опирает свое понимание русской истории Шипов в «Воспоминаниях…»[527]: «На крайних полюсах стоят: человек, почти осязательно ощущающий Божий Промысл в каждом явлении жизни и радостно подчиняющийся ему, – и человек рассудочный, в котором космическое чувство совершенно атрофировано»[528], а в противопоставлении этих двух пониманий, «двух психологий», согласно Гершензону, «вся сущность спора между славянофилами и западниками. […] Так возникли два лагеря и две программы; одна гласила: внутреннее устроение личности, другая – усовершенствование общественных форм»[529] – и Шипов, вслед за Гершензоном, полагает задачей встать «определенно и устойчиво […] на почву жизнепонимания, в основе своей исключающего партийную борьбу»[530], совмещающую обе задачи как не могущие быть отброшенными одна ради другой в жизненном целом.
Наилучший строй мыслился Шиповым как самодержавная монархия, противопоставленная одновременно и «народоправству», и «абсолютизму». Нежелательность первого вытекала, согласно Шипову, из того обстоятельства, что «власть является неизбежным условием государственного строя, вследствие преобладания в жизни эгоистических инстинктов и интересов над сознанием нравственного долга, т. е. необходимость власти обусловливается, главным образом, господством в мире зла. В то же время власть, носящая в себе элемент принуждения, всегда оказывает некоторое развращающее влияние на обладающих ею и вызывает в них нередко склонность к злоупотреблению предоставленной им властью. Это свойство власти и условия, определяющие необходимость ее существования в государстве, всегда вызывали во мне отрицательное отношение к идее народовластия и народоправства. Провозглашение идеи народовластия и стремление осуществить ее в государственном строе невольно выдвигают на первый план значение личных прав граждан и заглушают или отодвигают на второй план сознание нравственного долга и обязанностей, лежащих на них, как на людях. Принцип народоправства полагает в основу государственного строя личную волю, личные права граждан, тогда как необходимое условие государственной жизни, представляется мне, должно заключаться в подчинении личной воли иным, высшим началам. Идея народовластия, как бы, призывает всех граждан к отстаиванию своих прав, поселяет в них переоценку значения личных и классовых интересов и тем неизбежно влечет людей на путь социальной и политической борьбы»[531]. Абсолютизм, тождественный «бюрократическому строю», оказывался иным уклонением от должного состояния, поскольку «бюрократический строй, прикрываясь стремлением охранять самодержавие, но в действительности разобщая царя с народом, создает почву для проявления административного произвола и личного усмотрения. Такой порядок лишает общество необходимой уверенности в строгой охране законных прав всех и каждого и подрывает уважение к правительству»[532]. Излагая свое credo в беседе с В. К. Плеве 2 июля 1902 г., Шипов говорил:
«Я убежденный сторонник идеи самодержавия и признаю, что самодержавие вполне отвечает жизнепониманию русского народа. Удовлетворение требований общественной правды представляется мне более надежным при самодержавии, чем при парламентаризме, т. е. представляется более обеспеченным при том условии, когда выражение и осуществление народной воли представлено самодержавному государю, который принимает этим на себя ответственную нравственную обязанность перед населением, чем в том случае, когда выражение народной воли является последствием случайно сложившегося большинства, часто на почве борьбы классовых или материальных интересов. Знаю, что по этому вопросу существуют различные мнения, и я считаю нужным изложить вам мое по этому предмету убеждение. Но высказывая свою преданность идее самодержавия, правильно понимаемой, я не могу отождествлять самодержавие с абсолютизмом и потому убежден, что самодержавному строю государства не может противоречить развитие общественной самодеятельности. Напротив, при самодержавии не только необходимо широкое участие общества в местном управлении, но если самодержавный государь принимает на себя тяжелую обязанность осуществления народной воли, то для выполнения этой обязанности необходимо непосредственное общение его с выбранными представителями населения. Только при этом условии самодержавный государь будет иметь возможность быть всегда и близко ознакомленным с действительными потребностями населения и положением дела на местах. Переживаемое нами тяжелое положение обусловливается полною разобщенностью между правительством и обществом, отсутствием необходимого взаимного понимания и взаимодействия. Я далек от мысли оправдывать в этом отношении общество и полагаю, что отчасти причина такого положения заключается в современном состоянии общества. Общество наше находится в болезненном процессе, в нем преобладают отрицательные настроения, мало положительных идеалов и отсутствует определенное общественное мнение. Но, если вы признаете необходимым участие общественных элементов в нашем государственном строе, то в таком случае, мне кажется, нельзя не согласиться, что правительство должно быть заинтересовано в воспитании общества для участия его в государственной жизни, а это возможно только при условии обеспечения обществу необходимой организации и путем привлечения его к совместной работе с правительственными учреждениями»
