Русские беседы: лица и ситуации - [90]

«Народ наш всегда инстинктивно желает, чтобы по закону было так, как следует по Божьи»[517].

Это же представление о Толстом как о выразителе «религиозного настроения», свойственного русскому народу, черт его характера, Шипов повторит и в послесловии к «Воспоминаниям…», датированным апрелем 1918 г., добавив, правда, теперь к Толстому и Достоевского[518]. О значении Толстого для своего жизнепонимания и о пределах согласия Шипов развернуто писал к М. В. Челнокову 16.VII.1904:

«Ты знаешь, я большой поклонник Толстого, я во многом обязан ему своим жизнепониманием. Он, если можно так сказать, вернул меня ко Христу или вернее помог мне разобраться и понять сущность христианского учения. Благодаря ему, мне стало ясно, что наше церковное ученье как бы умышленно игнорирует сущность учения Иисуса Христа и вместо того, чтобы стараться, обличая людскую неправду, постепенно содействовать горячей проповедью понять нашу личную, общественную и государственную жизнь до высоты христианских идеалов – оно низводит христианское учение для оправдания людской неправды и всякого рода насилия.

Проповедь Толстого поселила во мне вполне определенное, ясное убеждение, что смысл всей нашей жизни заключается в том, чтобы всеми нашими силами содействовать возможному осуществлению царствия Божья на земле и что единственный путь для этого заключается в законе любви, данном нам Пославшим нас в мир. Мне стало ясно, что тот путь, которым стремится осуществить общее благо социализм, рационализм и так называемая Европейская культура, путь не верный, так как в основе его лежит не христианская любовь, побуждающая к самопожертвованию, а стремление к справедливости и к охране прав. Тогда как Христос говорит: если хочешь быть совершенным, поди продай имение свое и раздай нищим, социализм имеет в виду насильственное в интересах справедливости распределение экономического благосостояния. Конечно, охрана прав необходима во всяком общественном союзе, но эти права и эта охрана не должны быть самодовлеющей целью; охрана прав является необходимым злом только вследствие нравственного несовершенства людей, удалившихся от ученья Христа. Все это сделалось мне ясным из изучения произведений Толстого, и потому мне страшно горько видеть, что сам Толстой, проповедуя любовь и всепрощенье, поддается раздражению и в своей проповеди прибегает к приемам, недостойным и противоречащим сущности ученья Христа[519]. Сам Толстой говорит, что первая заповедь Христа заключается в словах: «Живи в мире со всеми людьми, никогда своего гнева не считай справедливым», а в то же время он иногда, как и в статье, о которой идет речь, провозглашая верную основную мысль, прибегает к злобе на веками сложившиеся условия и обычаи, к приемам и выражениям, оскорбляющим людей, к которым он обращается. Уже не говоря о противоречии формы проповеди с ее сущностью, как не понимает такой умный человек, как Толстой, что такими приемами он отталкивает от своей проповеди людей и задерживает проведение в общественном сознании тех идей, в усвоевании [sic!] существа которых заключается залог осуществления правды и добра. Ведь можно встретить гораздо больше сочувствия проповеди, обличающей преступность войн, не глумясь над царем, над дипломатами, над войском, над сестрами милосердия, над свойственным людям при настоящих условиях чувствами патриотизма т. д. С этой точки зрения эта последняя статья особенно недостойна Толстого и принесет во всех отношениях массу вреда, я же ее поскорее уничтожил и постараюсь ее забыть»[520].

В последние годы большое впечатление на Шипова произведут два текста – (а) сборник «Вехи», к суждениям авторов которого о русской интеллигенции, ее безрелигиозности, отсутствии «прочных положительных идеалов» он не только сразу же присоединится[521], но и будет затем ссылаться в «Воспоминаниях…» как на точный и ясный диагноз, и (б) «Исторические записки (о русском обществе)» М. О. Гершензона[522], к которым он будет вновь и вновь возвращаться[523], причем именно опираясь на Гершензона он вступает в спор с Толстым:

«Разделяя в большинстве понимание Л. Н. Толстым сущности христианского учения, я не могу согласиться с ним в его отношении к общественной и политической жизни. Мне кажется, что в этом Л[ев] Н[иколаевич] противоречит основному закону христианского учения – закону любви. Человек, заботясь о своем совершенствовании, не может безразлично относиться к аналогичной задаче, стоящей перед его ближним.

Принимая во внимание несовершенство и слабость людскую, нельзя безразлично относиться к условиям, в среде которых людям приходится жить и выполнять свое назначение. “Призвание человека”, совершенно верно говорит Гершензон (“Исторические записки”, стр[аница] 135 и 136), “заключается в том, чтобы и лично помогать другим людям в устроении их духа, и совместно с другими содействовать такому устроению общего быта, при котором основная индивидуальная цель достигалась бы всеми членами общества возможно легче”»[524].

А в «Воспоминаниях…», излагая свои основополагающие воззрения, сочтет необходимым в пояснение своей мысли повторить эту цитату в развернутом виде