Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - [353]

условий. В этих его словах содержалась скрытая критика субъективной мотивировки Ленина. Нанести удар первыми, полагал Милютин, большевики определенно не в состоянии: «Низложить, арестовать в ближайшие дни власть мы не можем». Шотман вторил ему, доказывая, «что мы не можем выступать» и городская конференция, ЦК и «Военка» настроены гораздо более пессимистично. Ленин пошел в атаку на Милютина и Шотмана, уверяя, что большевики имеют перевес и при немедленном выступлении непременно захватят и удержат власть. Он выразил пожелание, чтобы актуальные вопросы обсуждались исключительно в рамках резолюции от 10 октября, тем самым недопустимо ограничив дебаты. Посвященные в секрет коллаборационизма партийцы (Свердлов, Крыленко, Дзержинский, отчасти также Сталин) поддержали Ленина. И при этом составе приглашенных результаты голосования по «резолюции Ленина», невзирая на все возражения, показали явный перевес в пользу партийного вождя: она была принята 20 голосами против 2 при 3 воздержавшихся или 19 голосами против 2 при четырех воздержавшихся.

Обсуждения утвердили Ленина во мнении, сложившемся у него после возвращения в Петроград: нужное ему восстание может получиться только при использовании Советов, которым доверяет большинство рабочих; партии необходим штаб восстания, с виду советский, не связанный в сознании рабочих с Военной организацией, вызывающей у них «панику»; говоря о задачах восстания, следует считаться с распространенными в массах оборончеством и патриотизмом. Это требовало тактического перехода на позицию, диаметрально противоположную целям руководящего круга во главе с Лениным и Троцким, и усиленной маскировки, в том числе перед Советами и другими социалистическими партиями, даже перед членами собственной партии[3170].

Для такой маскировки понадобилась «оболочка»[3171] из дезинформации, подтасовок и лжи, достаточно плотная, чтобы полностью скрыть истинные действия по захвату власти. Только это условие позволяло осуществить захват власти почти незаметно даже для наиболее бдительных представителей общественности и прессы и упрочить добытую власть, прежде чем станет очевиден весь масштаб коренных перемен.

Важнейшая предпосылка успеха восстания по запланированной схеме заключалась в том, чтобы фронтовые части оставались подальше от столицы. Ленин не сомневался, что так и будет. Вечером 17 октября на квартире Фофановой, собираясь в «ночную командировку», он сообщил зашедшему за ним Эйно Рахье, что на днях состоится выступление большевиков с целью во что бы то ни стало свергнуть Временное правительство. Рахья спросил: «Владимир Ильич, не подавят нас присланные с фронта войска, как в июле?» Ленин, положив руку на бедро и слегка наклонившись, с большой убедительностью ответил: «Немцы не позволят Керенскому снять с фронта даже одного солдата»[3172].

9.5.1. Манипуляция Советами

В письме большевистским участникам т. н. съезда Советов Северной области (8 октября 1917 г.) Ленин легитимировал использование Советов большевиками как платформы для завоевания государственной власти. В то же время ближайшим соратникам он ясно дал понять, что не намерен ставить взятие власти в зависимость от превратностей съезда Советов. Троцкому, который считал, что большевики должны стремиться, по крайней мере, к видимости легитимации своего государственного переворота и II Всероссийский съезд Советов предоставляет для этого все возможности, Ленин заявил, что «вопрос о втором съезде Советов… его совершенно не интересует»: «…какое это имеет значение?.. Нужно вырвать власть, не надо связываться со съездом Советов, смешно и нелепо предупреждать врага о дне восстания. В лучшем случае 25 октября может стать маскировкой, но восстание необходимо устроить заранее и независимо от съезда Советов. Партия должна захватить власть, вооруженной рукой, а затем уже будем разговаривать о съезде Советов»[3173].

Ленин, чье пренебрежение к народному мнению[3174] подкреплялось его пониманием Клаузевица, не только испытывал обоснованные сомнения в том, что Троцкому удастся сколотить большевистское большинство среди представителей Советов страны; в своем авторитарном ригоризме он не видел причин добиваться внешней легитимации в одном данном пункте и, вопреки всем доводам Троцкого, оставался твердо убежден, что власть надо брать до созыва любого представительного органа с правом решающего голоса, ибо в парламентском процессе у большевиков нет ни малейших шансов (тут он проявлял больше реализма, чем Зиновьев и Каменев).

Вопрос опережения решения Советов имел огромное значение, так как параллельно с приготовлениями к выборам делегатов на II Всероссийский съезд Советов, который сначала намечался на 20 октября (1 ноября), а потом (по желанию меньшевиков) на 25 октября (7 ноября), по стране шла подготовка к выборам в Учредительное собрание, назначенным распоряжением Временного правительства от 9 августа на 12 ноября; 28 ноября избранное Учредительное собрание должно было провести первое заседание. В сознании населения и те и другие выборы тесно связывались друг с другом, и от них следовало ожидать похожих партийно-политических результатов. Если на съезде Советов Троцкий еще обещал путем соответствующих манипуляций создать большевистское большинство, то в случае строго регламентированных и контролируемых выборов в Учредительное собрание подобное исключалось. Эти выборы ввиду их исключительного значения для будущего государственного строительства доминировали в сознании населения, которое надеялось, что долгожданная Конституанта справится с растущей нищетой и политическим разложением. Подавляющее большинство Советов на местах, как показывали опросы, считали созыв Всероссийского съезда Советов до выборов в Учредительное собрание «преждевременным», а солдатская секция Петросовета с учетом настроения в войсках даже выразила опасение, что такой съезд может «сорвать» Учредительное собрание.