Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - [352]

Вечером того же воскресенья 15 октября Рахья привел к Ленину, предупрежденному с утра, двух высоких мужчин лет 30–35, приятной наружности (по словам Фофановой, в них «чувствовалась военная выправка»). Ленин представил их хозяйке квартиры как товарищей из Финляндии, Рубакова и Егорова, совершивших вместе с ним опасное путешествие из Цюриха в Петроград. Они вежливо поздоровались с Фофановой и закрылись с Лениным в его комнате. Там все трое вели разговор на немецком языке, иногда переходя на русский. Уходя, гости попрощались с Лениным: «Bis zum baldigen Wiedersehen!» («До скорого свидания!» — нем.)[3166]. Из рассказа Фофановой А. Арутюнов заключил, что два немецких офицера, сопровождавших Ленина из Цюриха в Петроград, явились к нему 15 октября только с одной целью — для координации боевых действий германских войск в Прибалтике во время осуществления большевиками государственного переворота.

Расширенное заседание ЦК с избранными представителями всех важных для восстания партийных институтов, состоявшееся 16 октября в присутствии Ленина в предместье Лесное[3167], тоже не привело к ощутимым результатам. Поносимые Лениным члены ЦК Каменев и Зиновьев подкрепили свои аргументы, отметив, что шесть прошедших дней (по их сведениям, Ленин первоначально назначал восстание на 15 октября) доказали неосуществимость восстания. Каменев заявил, что текущие планы («до 20-го»[3168]) уже представляют собой отступление от прежних. Он назвал недопустимой постановку вопроса «теперь или никогда» и открыто сказал, что в действительности подобные планы больше похожи на заговор, которого не может одобрить ни один человек, сохранивший веру в русскую революцию. Он подтвердил, что у большевиков нет «аппарата восстания» и, если не вовремя вынудить их к выступлению, они потеряют еще больше, чем в июльские дни. Зиновьев добавил: «Если восстание ставится, как перспектива, то возражать нельзя, но если это приказ на завтра или послезавтра, то это авантюра». Таким образом, марксистские соратники Ленина яснее ясного давали понять, что не желают навязываемого ему германским ВК восстания.

В своем «докладе о предыдущем заседании ЦК» Ленин, подняв на щит альтернативу: «либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейших слоев крестьянства», настаивал на немедленном осуществлении восстания; «критическим днем» он теперь намечал 20 октября[3169]. Против такой постановки вопроса выступил и В. Володарский: «Если резолюция — приказ, то он уже не выполнен. Если вопрос о выступлении ставится, как вопрос завтрашнего дня, то мы должны прямо сказать, что у нас для этого ничего нет». «Технически вооруженное восстание нами не подготовлено. Мы не имеем еще даже центра. Мы идем полусознательно к поражению», — предупреждал Фенигштейн.

Большинство присутствующих представителей организаций, необходимых для восстания, подверждали его неосуществимость на основании своего практического опыта. Так, член ЦК Бокий поставил собрание в известность о том, что в важнейших районах столицы готовности к бою нет, в некоторых авторитет партии упал, в других царит выжидательное настроение или растет влияние анархистов. Там, где определенное стремление выступить есть, «выйдут по призыву Совета, но не партии». Например, в Невском районе «за Советом пойдут все». В Кронштадте настроение упало и как боевую единицу его гарнизон рассматривать не стоит. Представитель окружной организации Степанов добавил: в Сестрорецке начинают вооружаться, но в Колпино поднимается анархистское настроение; в Нарве настроение «тяжелое», в гарнизонах — «угнетенное». В Новом Петергофе большевистская работа в полку заглохла, полк дезорганизован. Только 176-й полк в Красном Селе «абсолютно большевистский», 172-й полк «почти», но там еще стоит кавалерия… Совет в Луге с ее 30-тысячным гарнизоном оборонческий, в остальном настроение там большевистское. Володарский подытожил: «Общее впечатление, что на улицу никто не рвется, но по призыву Совета все явятся». Представитель от профсоюзов Шмидт доложил, что среди полумиллиона организованных в союзы рабочих влияние большевистской партии «преобладающее», однако в ремесленных союзах «слабо (особенно у конторщиков, печатников)… Настроение таково, что активных выступлений ожидать не приходится… выжидательное. Все признают, что вне борьбы за власть нет выхода из положения. Требуют всей власти Советам». Шляпников добавил, что в Союзе металлистов большевистское влияние преобладает, но «большевистское выступление не является популярным; слухи об этом вызвали даже панику». Скрыпник от фабрично-заводских комитетов отметил недовольство пустыми обещаниями (большевиков), желание решения практических вопросов, рост влияния анархо-синдикалистов, особенно в Нарвском и Московском районах Петрограда. Необходимая для восстания в масштабах страны поддержка железнодорожников, по словам их представителя, отсутствовала полностью: они голодают, засвидетельствовал он, но политическая организация у них слаба, особенно среди телеграфистов. Шмидт сообщил о недовольстве комитетом в московском железнодорожном узле и полагал, что вообще московский и петроградский узлы ближе к большевикам. У почтово-телеграфных служащих, сказал Бокий, отдельной организации нет, а у телеграфных аппаратов сидят больше кадеты. Шмидт считал Союз почтовиков более радикальным, чем железнодорожный, но отметил, что союз держат в своих руках высшие служащие, с которыми приходится вести борьбу. В дебатах о текущем моменте Милютин из ЦК, обобщив доклады, сделал вывод, что лозунг «Вся власть Советам» вполне назрел и местами фактически реализован. Большевики же со своими бумажными резолюциями отстают от развития событий. Милютин видел для большевиков возможность другой перспективы — не восстания по их инициативе, а вооруженного столкновения в результате