Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - [351]
Принятая затем усеченным ЦК резолюция соединила ленинские угрозы и посулы в один из самых примечательных документов этого органа за всю его историю. Она сочетала якобы существующую «угрозу мира империалистов с целью удушения революции в России», «несомненное решение русской буржуазии и Керенского с К>осдать Питер немцам», с одной стороны, с якобы обнадеживающими признаками, с другой стороны: «восстание во флоте в Германии, как крайнее проявление нарастания во всей Европе всемирной социалистической революции [!]», «приобретение большинства пролетарской партией в Советах [!]», и «все это в связи с крестьянским восстанием [sic] и с поворотом народного доверия к нашей партии (выборы в Москве)», уверенно заявляла о «явном подготовлении второй корниловщины (вывод войск из Питера, подвоз к Питеру казаков, окружение Минска казаками и пр.)» и делала из получившейся мешанины неверный или наполовину верный вывод, что «все это ставит на очередь дня вооруженное восстание». «Признавая таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело», ЦК рекомендовал всем партийным организациям решать вытекающие отсюда «практические вопросы»[3158].
Большинство этого избранного эрзац-ЦК, замешанное в коллаборационизме, не обратило внимания на контраргументы Каменева и Зиновьева и проголосовало за ленинскую резолюцию. Впрочем, если столь спорная резолюция и была, как говорят официозные партийные источники[3159], принята 10 голосами против 2 (Каменева и Зиновьева), то здесь проявился замысел (Троцкого) оттянуть требуемое Лениным взятие власти до II Всероссийского съезда Советов в конце октября, а там разделить ответственность на несколько органов[3160]. Каменев и Зиновьев не поддались ни воле поющего с чужого голоса Ленина, ни тактическим играм Троцкого, ни слепому послушанию заинтересованных товарищей. 11 октября 1917 г. в письме партийным комитетам (Петроградскому, Московскому, Московскому областному, Финляндскому областному) и институтам (большевистской фракции ВЦИК, Исполкому Петросовета, большевистской фракции съезда Советов Северной области), которые предполагалось задействовать в восстании, они «подняли голос предостережения» «против этой губительной политики»[3161]. Подвергая ленинскую — по всем признакам бланкистскую — одержимость восстанием реформистски-марксистской критике, они указывали, что у большевиков есть все основания положиться на парламентский процесс и склонить на сторону своей программы большинство в Учредительном собрании. Поспешное же, преждевременное восстание вызовет их изоляцию в стране и за рубежом, погубит партию, лишит ее поддержки масс и армии в «революционной войне»; взятие власти должно стоять в конце, а не в начале политико-парламентского процесса. За их доводами скрывалось опасение, что планируемое восстание полностью подчинит партию Ленина интересам германской партии войны, не оставит шансов на «революционную войну» против центральных держав и надолго закроет дорогу к революционным переменам в Германии и во всем мире[3162].
Ничто не могло быть Ленину в тот момент столь некстати, как обоснованная марксистская критика со стороны видных партийных деятелей. Он жаждал их наказания, не скупился на уничтожающие характеристики и письменно требовал от ЦК (завуалированно упоминая о планах политического восстания в терминах забастовочной борьбы) исключения «штрейкбрехеров» (Ленин употребил немецкое слово!). В обоснование своего требования он пояснял: «Мы не можем сказать перед капиталистами правды, именно, что мы решили стачку и решили скрыть выбор момента для нее [курсив в тексте. — Е. И. Ф.]»[3163]. ЦК оставил его письма без ответа.
Ввиду затянувшихся обсуждений с ближайшими соратниками и их принципиальных возражений Ленин не только оказался в чудовищном цейтноте; очевидно, не сумев достаточно быстро приструнить строптивую команду, он почувствовал над собой карающую руку работодателя. Вечером в субботу 14 октября к Ленину на квартиру Фофановой пришел Эйно Рахья. Он устало втащил солдатский дорожный сундук, доверху набитый новенькими десятирублевками; на дне сундука лежали пачки шведских крон. Рахья передал Ленину письмо, содержание которого сильно обеспокоило последнего. «Серьезно взволнованный и озабоченный», он стал расхаживать по комнате, один раз произнеся вслух: «Архивозмутительно!» В последующие дни Рахья по частям забирал принесенные деньги: «Оставил, кажется, лишь две пачки Владимиру Ильичу…»[3164]
15 октября городской комитет партии провел заседание с представителями районных парторганизаций[3165]. Проверка положения на местах показала, что только в 8 из 19 районов Петрограда есть готовые к бою рабочие, причем в трех из этих восьми большинство составляли национальные группы эстонцев, латышей и финнов. Поэтому представитель Военной организации считал преждевременным ставить вопрос о восстании «так остро», как это сделал ЦК в резолюции от 10–11 октября. Невский высказал мнение, что сначала нужно провести организационную работу в массах, не ограничивая ее только Петроградом. Он спрашивал, может ли ЦК, если сейчас начнется восстание, «гарантировать поддержку России». Деревня, полагал он, восстание не поддержит и не даст хлеба, к тому же не исключено, что правительство вызовет войска с фронта. Защитники ленинской позиции (Евдокимов, Бубнов от ЦК) в ответ на эти практические соображения толковали о «неизбежности» немедленного восстания, не приводя убедительных доводов. Калинин, искавший копромисс, предложил отложить восстание не менее чем на год!
