Русская поэзия XVIII века - [48]

Под игом тяжкия державы

Потоками льют пот кровавый

И зляе смерти жизнь влекут;

Насилия властей страшатся;

Потупя взор, должны стенать;

Подняв главу, воззреть боятся

На жезл, готовый их карать.

В веригах рабства унывают,

Низвергнуть ига не дерзают,

Обременяющего их,

От страха казни цепенеют

И мыслию насилу смеют

Роптать против оков своих.

Я вижу их, они исходят

Поспешно из жилищ своих.

Но для чего с собой выводят

Несущих розы дев младых?

Почто, в знак радости народной,

В забаве искренной, свободной

Сей празднуют прискорбный час?

Чей образ лаврами венчают

И за кого днесь воссылают

К Творцу своих молений глас?

Ты зришь, царица! се ликует

Стенящий в узах твой народ.

Се он с восторгом торжествует

Твой громкий на престол восход.

Ярем свой тяжкий кротко сносит

И благ тебе от Неба просит,

Из мысли бедство истребя,

А ты его обременяешь:

Ты цепь на руки налагаешь,

Благословящие тебя!

Так мать, забыв природу в гневе,

Дитя, ласкающеесь к ней,

Которое носила в чреве,

С досадой гонит прочь с очей,

Улыбке и слезам не внемлет,

В свирепстве от сосцев отъемлет

Невинный, бедственный свой плод,

В страданьи с ним не сострадает

И прежде сиротства ввергает

Его в злосчастие сирот.

Но ты, которыя щедроты

Подвластные боготворят,

Коль суд твой, коль твои доброты

И злопреступника щадят, —

Возможно ль, чтоб сама ты ныне

Повергла в жертву злой судьбине

Тебя любящих чад твоих?

И мыслей чужда ты суровых, —

Так что же? – благ не скрыла ль новых

Под мнимым гнетом бедствий сих?

Когда пары и мглу сгущая,

Светило дня свой кроет вид,

Гром, мрачны тучи разрывая,

Небесный свод зажечь грозит,

От громкого перунов треска

И молнии горящей блеска

Мятется трепетна земля, —

Но солнце страх сей отгоняет

И град сгущенный растопляет,

Дождем проливши на поля.

Так ты, возлюбленна судьбою,

Царица преданных сердец,

Взложенный Вышнего рукою

Носяща с славою венец!

Сгущенну тучу бед над нами

Любви к нам твоея лучами,

Как бурным вихрем, разобьешь,

Их, к благу бедствие устроя,

Унылых чад твоих покоя,

На жизнь их радости прольешь.

Дашь зреть нам то златое время,

Когда спасительной рукой

Вериг постыдно сложишь бремя

С отчизны моея драгой.

Тогда – о лестно упованье! —

Прервется в тех краях стенанье,

Где в первый раз узрел я свет.

Там, вместо воплей и стенаний,

Раздастся шум рукоплесканий

И с счастьем вольность процветет.

Тогда, прогнавши мрак печали

Из мысли горестной моей

И зря, что Небеса скончали

Тобой несчастье наших дней,

От уз свободными руками

Зеленым лавром и цветами

Украшу лиру я мою;

Тогда, вослед правдивой славы[287],

С блаженством твоея державы

Твое я имя воспою.

1783

На смерть Юлии [288]

Уже со тьмою нощи

Простерлась тишина.

Выходит из-за рощи

Печальная луна.

Я лиру томно строю

Петь скорбь, объявшу дух.

Приди грустить со мною,

Луна, печальных друг!

У хладной сей могилы,

Под тенью древ густых,

Услышь мой вопль унылый

И вздохов стон моих.

Здесь Юлии любезной

Прах милый погребен.

Я лить над ним ток слезный

Навеки осужден.

Подобно розе нежной,

Ты, Юлия! цвела.

Ты в жизни сей мятежной

Мне друг, мне всё была.

Теперь, тебя теряя,

Осталось жизнь скончать

Иль, скорбью грудь терзая,

Всечасно умирать.

Но песни сей плачевной

Прервать я должен стон.

Слезами омоченной

Немеет лиры звон.

Безмолвною тоскою

Сильняй теснится дух:

Приди ж грустить со мною,

Луна, печальных друг!

Между 1788 и 1792

На кончину Гавриила Романовича Державина [289]

Державин умер!.. слух идет,

И все молве сей доверяют.

Но здесь и тени правды нет:

Бессмертные не умирают!

18 августа 1816, Обуховка

Юрий Нелединский-Мелецкий (1752–1829)

Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий родился в Москве в дворянской семье. Получил хорошее образование – воспитывался вначале дома, под руководством француза-учителя, а затем в Страсбургском университете (Франция).

Восемнадцати лет поступил на службу – вначале военную, потом гражданскую. При Павле I был статс-секретарем, дослужился до тайного советника (третьего по старшинству чина табели о рангах).

Нелединский-Мелецкий был одаренным, интересным человеком. Знавший его многие годы П. А. Вяземский писал: «Это еще одна из тех многозначительных и разносторонних русских личностей, которой при других обстоятельствах и более строгой распределительности способностей стало бы на образование нескольких отличных людей по отдельным отраслям духовной деятельности. В нем были зародыши и стихии замечательного поэта, отличного воина, математика и мудрого государственного человека». Но разносторонность и широта интересов, как писал тот же мемуарист, мешала Нелединскому-Мелецкому: «Он не мог или не хотел приписать, прикрепить себя исключительно к определенному званию. Природа была к нему расточительна, и сам расточал он дары ее».

Как поэт Нелединский-Мелецкий пробовал себя во многих жанрах. Он писал оды, послания, басни, «стихи на заданные рифмы» (название одного из его произведений). Много переводил из французской поэзии – Лафонтена, Ж. П. К. Флориана, А. Пирона.

Но в историю литературы Нелединский-Мелецкий вошел своими песнями. Близкие к народной поэзии, выдержанные в тоне признания-исповеди любящего, песни утверждали неодолимую силу чувства, которое ничем не может быть заменено «в природе» («Если б ты была на свете…», 1796). Некоторые песни Нелединского-Мелецкого (например, «Ах, тошно мне…», 1791, «Выйду я на реченьку…», 1796) приобрели широкую популярность и, по свидетельству Вяземского, исполнялись и «красавицами высшего общества и поселянками посреди полевых трудов».