Александр Степанович Грин
Пассажир Пыжиков
I
Пыжикова словно подтолкнуло что-то; он протянул руку, коснулся сваленных на кожухе поленьев и пробудился. Плавно подергиваясь, шумел колесами пароход; на кожухе, у трубы, было жарко и темно. С высоты своего ложа лежавший животом вниз Пыжиков увидел внизу, в проходе, баб, развязывающих узелки, матроса, загородившего проход с фонарем в руках, и щелкающего чем-то помощника капитана. Пыжиков хотел спрыгнуть, но раздумал, матрос уже смотрел на него охотничьим взглядом; Пыжикову стало не по себе; беспокойно и стыдливо настроенный, он принялся, не отрываясь, смотреть в затылок помощнику, скрепя сердце, привел в порядок одежду и сел, спустив ноги. Помощник отдал вздыхавшей бабе билет и, чувствуя напряженный взгляд Пыжикова, обернулся, подняв голову.
- Ваш билет, - сразу настраиваясь вызывающе, с протянутой кверху рукой сказал помощник и посмотрел на матроса.
- Я билет потерял, - давясь словами, произнес Пыжиков, держа руки сложенными на коленях.
Он думал, что помощник затопает ногами и пригвоздит его к месту проклятиями, матрос загогочет, а бабы всплеснут руками, но этого не произошло. Помощник сказал:
- Где он сел?
- Усмотри за ими. - Матрос поболтал фонарем и прибавил: - Если билета не имеешь, возьми.
- Деньги есть? - спросил помощник. Он и матрос любопытно смотрели на Пыжикова.
- Нет денег, - упав духом, вполголоса сказал Пыжиков и сконфузился так сильно, что задрожали руки. "Вот сейчас, - стрельнуло в голове, - сейчас выругает".
Баба, открыв рот, вздохнула, перекрестила подбородок, бормоча:
- Господи Исусе.
Пыжиков сидел неподвижно, все больше пугаясь, и покорно смотрел на низенького, веснушчатого помощника, думая, что человек этот с такой хищно вздернутой верхней губой и белыми большими зубами, должен быть совершенно жестоким.
- Ссадить, - помолчав, сказал помощник и хотел идти дальше.
Пыжиков, гремя поленьями, спрыгнул с кожуха, обдергивая засаленную жилетку.
- Будьте так добры, - сказал он унылым голосом, не надеясь и грустно вздыхая, - провезите, пожалуйста; ей-богу, я первый раз... В Астрахани искал места, нездоров.
- Не могу, - быстро, не оборачиваясь, ответил помощник, - просите в конторе.
- Ну, ей-богу, что же мне делать, - защищался Пыжиков, - разве убудет... отец болен, прислал телеграмму, что же это? Пропадать надо...
Помощник шел сзади матроса с фонарем; матрос дергал спящих за ноги, говоря:
- Билет, билет, господа, приготовьте билеты.
Пыжиков замыкал шествие, причитал и просил.
- А, ну, господи... черт... хорошо, - сказал помощник, оборачиваясь, ладно, не ссадим.
Пыжиков просиял, порозовел, улыбнулся взволнованно, мотнул головой и забормотал:
- Вот спасибо... Поверьте... никогда в жизни... я не просил... Что же делать?
Приятно ошарашенный и даже согретый душевно, он зашагал назад, остановился, ликуя, у машины и стал счастливо смотреть, как отполированная, сложная, стальная масса выбрасывала тяжелые шатуны. Душа его успокаивалась, а бездушная стальная масса казалась ему такой славной и доброй, согласившейся бесплатно везти его, машиной. Сон прошел. В густо набитом пассажирами третьем классе не было видно ни одной сидящей фигуры; в кухне на столе храпел повар. Взвинченный, все еще чувствуя себя уличенным и жалким, Пыжиков вышел наверх и сел у решетки, смотря в темноту.
II
В ветреной свежести реки угадывался недалекий рассвет. Гористый берег громоздил в ночном небе неясные свои склоны, усталый блеск звезд струился в водяной ряби длинными искрами, с невидимых плотов неслись суетливые возгласы. На палубе, кроме Пыжикова, никого не было; немного погодя из первого класса вышли две дамы, сказав: "брр...", а за ними, волоча ногу, мужчина в цилиндре, попыхивая сигарой, небрежно цедил слова. Пыжиков, сутулясь, смотрел на них, завидуя и вздыхая, вспоминал, что в паспорте у него написано: "не имеющий определенных занятий", и на левом сапоге дырка, и денег семнадцать копеек, и булка съедена.
"Отчего я такой несчастный? - подумал Пыжиков. - А ведь недурен и здоров... судьба, что ли?"
Дамы, кутаясь в теплые, белый и серый, платки, подошли к решетке, а спутник их стал позади. Сигара, по временам разгораясь, освещала усы, лицо и прищуренные глаза старого модника, и в то же время были видны, под кружевами, скрученные на затылке, тяжелые волосы дамы в белой шали. Люди эти представлялись Пыжикову презрительными, беззаботными, живущими непонятно и завидно легко.
Дама в сером сказала:
- Как это заметно и вообще... я не приняла бы ее...
- Почему? - возразил мужчина, склонясь к крученным волосам и вынимая изо рта сигару, - женщины так любят секреты, это лакомство, а вам... - Он покосился на Пыжикова и, согнув руку, прибавил: - Здесь дует, вы простудитесь, не пройти ли на другую сторону?
Дамы, зябко поводя плечиками, отошли, пропав в темноте; за белым пятном двигался огонек сигары, прозвучал грудной смех.
"Не нравится, что я тут сижу", - подумал Пыжиков, ухмыльнулся, вытянул ноги и стал мечтать. Пленительные женские фигуры рисовались ему спящими в теплых койках первого класса, где пахнет чем-то очень дорогим и все уютное. Пыжиков свернул папироску, но это была уже не махорка, а отличная великосветская сигара, дама же в белом пледе вышла за него замуж и зябла, а он сказал: "Дорогая моя, протяните ноги к камину; я прикажу ремонтировать замок".
