Его не ждали. Начальник шахты хотел назначить своего человека, но из треста надавили, поставили другого.
Табунщиков был высокий человек, тридцати лет от роду; он смеялся заразительным смехом, как могут смеяться только храбрые или ограниченные люди; он нравился с первого взгляда.
Участок ремонтно-восстановительных работ принял нового начальника сразу, хотя крепильщики никогда не отличались покладистым характером. Табунщиков их взял той особой властностью здоровых, крепких людей, которая сама по себе выделяла его среди инженеров остальных участков.
Ремонтно-восстановительный не выполнял план.
После планерок у начальника шахты Дергаусова, где гремела тяжелая критика, Табунщиков оставался перед крепильщиками спокойным и добродушным.
— Меня там Дергаусов немного покритиковал, — сказал он однажды. — Дал две недели сроку. Как думаете? Реально?
Дело для всех было ясное. Во многих выработках деревянные крепления или подгнили, или поддались горному давлению земной толщи, или их даже сломало. Чтобы за две недели восстановить выработки, срыть вспучившуюся почву и поднять осевшую кровлю, нужно было иметь под рукой два участка, а не один. Но Дергаусов, когда давал невыполнимое задание, по-видимому, на что-то надеялся. Начальник шахты был в пожилых летах. Его прозвали «волкодавом угольной промышленности»; на одном совещании он сказал с трибуны: «Таких, как я, скоро совсем не станет. Вымрем. Но пока живы старые волкодавы, за план не беспокойтесь — выжмем там, где никто не выжмет».
Поэтому Табунщиков молчал: здесь всем обстановка была известна.
Он сидел, развалявшись, за своим столом, и его бело-розовое, чуть налитое молодым жарком лицо так добродушно и безмятежно улыбалось, что крепильщик Галкин закричал:
— Не тяни резину!
— Значит, что я думаю? — сказал Табунщиков компанейским тоном, словно продолжал начатый разговор. — Нереально? Вот четырех недель нам хватит.
На Галкина прикрикнули, даже толкнули в плечо, правда, несильно и необидно. Он и замолчал, но затаил против Табунщикова свое особое чувство.
Галкин был сухой, почти тощий, с умными колючими глазами мужик. Он был смел в речах и в подземной работе; временами на него находила странная воинственность, а чего он желал в те минуты, никто не знал. У него была жена и взрослая дочь. Весной сажал под балконом цветы «золотой шар», или, по-иному, рудбеккии.
Кончался май, возле здания шахтоуправления цвели акации. Когда ветер относил в сторону серный дым тлеющей в терриконе породы, то можно было уловить в теплом воздухе сладковатый запах. В шахте тоже чувствовалось близкое лето: подземные воды спадали и меньше досаждали крепильщикам, проходчикам, забойщикам и другим людям.
Ремонтно-восстановительный поправлял свои дела. Табунщиков по схеме шахтных выработок видел, куда продвинулись его рабочие, — схема лежала перед ним на столе, как карта у молодого генерала. Он был доволен собой: устоял против Дергаусова. Люди это поняли. Пока еще Табунщиков не сделал просчета, которого от него, по-видимому, ждал начальник шахты. Но Табунщиков чувствовал, что над ним как бы нависает тень Дергаусова и безжалостные старческие глаза следят за ним…
Крепильщики угадывали все происходящее довольно верно, хотя не могли знать, что говорится на планерках Дергаусова. Они, кажется, просто сравнивали то, что было у них перед глазами, — внешности начальников. Как бы наивно ни выходило это сравнение, начальник шахты казался чуть ли не мизантропом, а начальник участка привлекал симпатии…
Но было несколько человек, невзлюбивших Табунщикова. Среди них выделялся Галкин. Он то подшутит, то хмыкнет, то с подковыркой переспросит Табунщикова во время наряда и, не слушая ответа, сидит с насмешливой игрой мускулов на лице.
— Как я думаю, Юрий Васильевич? — спрашивал Галкин. — На свете есть три худа. Первое худо — худой начальник, а второе худо — худая жена, а третье худо — худой разум. Я думаю, от худого начальника уйдешь, от жены тоже можно, а от худого разума не уйдешь — все с тобой.
Табунщиков, однако, до поры не очень замечал Галкина. Считал, что тот играет на участке роль шута. Да и часто на Галкина прикрикивали сами же крепильщики.
…Галкин работал в паре с Юрасовым. Однажды, выбив сломанную арку крепления, оба услышали ясный жуткий шорох — так шуршала, потрескивала и осыпалась струйками земля. Они отпрянули. Перед ними упало несколько тонн земной породы. Пыльный ветер запорошил Галкину глаза. Он моргал, отплевывался и слышал где-то рядом мат Юрасова.
— Живой! — сказал Галкин. — Радуйся.
Он заглянул в черный купол обрушения, посветил лампой. Юрасов длинной сильной рукой взял Галкина сзади за спецовку и оттянул от опасного места. Потом он снял каску, отряхнулся; лицо его было черным, а лоб белым. По закиданным землей рельсам Юрасов подогнал вагонетку.
— Давай, — сказал он. — Тут на день добра, а у нас конец смены на носу.
Юрасов был бригадиром; до этого дня он прожил двадцать четыре года и пока еще не задумывался, сколько времени у него впереди.
Галкин взял лопату. Его руки немного дрожали, точно он недавно поднимал тяжесть.
— Напугался? — спросил Юрасов.
![Террорист №1 [Окончательная редакция (СИ)]](/storage/book-covers/04/0448e23721495dee91f4612452c4a6e34e75645d.jpg)
