Русская литература: страсть и власть - [127]

Караев вышел на Сингаевского через своих общих знакомых киевских, через киевских воров, встретился с ним в гостинице, подпоил его. За дверью сидел наш друг Махалин, который должен был в случае чего стать вторым свидетелем. Сингаевский подробно рассказал, что, действительно, сначала придушили байстрюка, потом «министерская голова Рудзинского» (дословно слова: «министерская голова Рудзинского») так расписала, что надо нанести ему побольше ран и свалить на жидов, якобы это ритуальное убийство. Ну а потом якобы после ограбления бежать, чтобы обеспечить себе алиби.

В критический момент разговора Махалин вышел из второй комнаты, и при нем Сингаевский повторил свои показания.

На суде Сингаевскому, Махалину и Караеву решено было устроить очную ставку. Но Караев в это время находится в ссылке, за ничтожное нарушение его переводят в тюрьму, и весь сентябрь он в тюрьме. Конечно, увидев Караева, Сингаевский раскололся бы. Но в результате показания придется давать одному Махалину. И никто их не принимает всерьез, в своей речи прокурор Виппер говорит: «Да, у нас есть показания Махалина и Караева, но мы же не можем опираться на это! А больше у нас нет никаких свидетельств вины Сингаевского». И Сингаевский не признан виновным.

Возникает масса не менее гротескных эпизодов. Самый из них, конечно, это показания детей, которые видели якобы у Зайцева на заводе, что приезжали какие-то цадики и вели переговоры непосредственно с Бейлисом. Цадиков нашли. Это оказались два заграничных родственника Зайцева, тоже евреи: один немец, другой француз. И эти два человека, в особенности француз, не только не знали ничего о «кровавом навете», они понятия не имели, что еврейство еще может где-то рассматриваться как повод к обвинению. И этот их допрос был одной из самых комических сторон процесса.

Но самое веселое и самое страшное, что было на процессе, – это, конечно, эксперты. Профессор Сикорский, по вскрывшимся в феврале 1917 года обстоятельствам, получил 4500 рублей от директора департамента полиции Российской империи Белецкого. Но, полагаю, даже если бы он не получил 4500 рублей, он бы все равно с полной уверенностью давал бы свои показания.

Главный эксперт Сикорский – пионер русской физиогномики. Но на суде профессор Сикорский выступил с пылкой речью в адрес евреев как психиатр, помимо физиогномики доказывал подробно, что в самой психике еврея, в его душе очень многое предполагает повышенное внимание к делам кровавым и, более того, что евреи в своей медицине используют порошок из сушеной крови.

Речь Сикорского, которая длилась более трех часов, выглядела формально очень научно и очень убедительно, и многие до сих пор на нее ссылаются. Но сколь бы ни был убедителен Сикорский, ни одного факта в руках у него не было. Факты должен был предоставить ксёндз Пранайтис.

Зачем суду вдруг понадобился католический священник? Искали хотя бы одного российского священника, который мог бы дать показания о склонности евреев к употреблению крови, – не нашли. Искали хотя бы одного эксперта, который бы доказал, что в Талмуде содержатся указания на употребление крови. Напротив, в Талмуде содержится полный запрет на кровавые жертвоприношения и на употребление в пищу даже крови животных. Кровь жертвенного животного должна быть вылита и захоронена отдельно.

Тогда появляются многочисленные спекуляции насчет того, что есть какие-то тайные еврейские секты, употребляющие кровь, и тайные еврейские книги на этот предмет, и ищут человека, который бы мог рассказать о изуверской секте у евреев. Среди православных, к их чести, такого не нашлось. Нашли одного католика. И это оказался Пранайтис, которого извлекли даже не из родной его Литвы, а из Ташкента, куда он был отправлен за какие-то темные злоупотребления.

На процессе Бейлиса он понес чудовищную ахинею. Грузенберг его спрашивает впрямую: «Известно ли вам, что католическая церковь, священником которой вы являетесь, осудила в булле Иннокентия еще семнадцатого века употребление любых антисемитских клевет? Осудила “кровавый навет” еще в тринадцатом веке». – «Такой буллы не существует», – нагло заявляет ксёндз. «Такая булла существует, и она будет вам представлена!» – заявляет Грузенберг. В тот же день отправляется запрос в Ватикан, и в тот же день российский представитель в Ватикане получает императивное требование задержать ответ из Ватикана, с тем чтобы булла Иннокентия не была представлена на суде.

Вы представляете, какие гигантские механизмы российской бюрократии закрутились для того, чтобы осудить несчастного приказчика с кирпичного завода! Но самое удивительное, что Ватикан сработал. И копии булл пришли. Ровно через два дня после того, как был оправдан Бейлис.

Среди величайшего напряжения заканчивается дело Бейлиса, – пишет Короленко. – Мимо суда прекращено всякое движение. Не пропускаются даже вагоны трамвая. На улицах – наряды конной и пешей полиции. На четыре часа в Софийском соборе назначена с участием архиерея панихида по убиенном младенце Андрюше Ющинском. В перспективе улицы, на которой находится суд, густо чернеет пятно народа у стен Софийского собора. Кое-где над толпой вспыхивают факелы. Сумерки спускаются среди тягостного волнения.