Русская литература: страсть и власть - [121]

Редактор абсолютно убежден, что придушил его судебный следователь Камышев. А у нас есть на этот счет разные мнения. У нас есть аргумент против того, что Камышев убивал. Мы понимаем это благодаря трем обстоятельствам, которые, в общем, из чеховского текста достаточно ясны.

Первое обстоятельство косвенное, на него можно не обращать внимания: Камышев – человек, который не умеет лгать.

Аргумент второй, тоже косвенный. По большому счету, у Камышева нет мотива. Ольга и так в его распоряжении. А если он убил в состоянии аффекта, так на этот счет у Чехова есть замечательная сноска. Камышев говорит: «Теперь ведь и курят, и чай пьют под влиянием аффекта. <…> Жизнь есть сплошной аффект… так мне кажется». То есть аргумент насчет аффекта не срабатывает: ну с чего ему убивать Ольгу?

У Урбенина-то есть мотив. У Камышева мотива нет. Правда, для того чтобы навесить на него побольше грехов, Чехов нам подпускает и здесь достаточно качественную деталь. Оказывается, во время первого кутежа с графом на первых страницах «Драмы на охоте» Камышев избил до полусмерти одного мужика, причем не помнит, как он это сделал. Об этом ему рассказывает уездный врач Вознесенский по прозвищу Щур, потому что он щурится все время: «Рана ушибленная, повыше лба, на границе с волосистой частью… До кости хватили, батенька!»

И еще один аргумент против Камышева. Во-первых, он добил раненого кулика. А во-вторых, он пристрелил своего попугая, потому что этот попугай, тоже, видно, начитавшийся криминальных романов, все время кричит у него над ухом: «Муж убил свою жену».

Но, помилуйте! То, что попугай кричит «Муж убил свою жену», не должно бы, по идее, раздражать Камышева, если он настоящий убийца. Ведь «муж убил» – это Урбенин убил. Поэтому эта косвенная улика – что Камышев может под горячую руку убить – как-то не очень работает. Во-первых, он не помнит, бил ли мужика. А во-вторых, попугай все-таки не Оленька.

Наконец, у нас есть третий, очень сильный контраргумент, на который почему-то читатели Чехова обычно не обращают внимания. В повести, которую принес Камышев, огромные куски текста вымараны, в одном сквозь вымарку можно прочесть слово «висок» (именно в висок была ударена Оленька), а еще напротив одного вымаранного куска, где как раз описывается предполагаемая сцена убийства, нарисована белокурая (не очень понятно, как пером можно нарисовать белокурую) женская головка с искаженными от ужаса чертами. В самом сложном моменте не было ста сорока строк вымарки. Эту деталь Чехов подчеркивает – сто сорок строк, которые повествуют об убийстве.

Неужели, нарисовав в черновике искаженную болью женскую головку, судебный следователь вот так понесет издателю этот текст? Наверное, он нашел бы возможность отдать рукопись или в переписку, или в тогда уже существующую перепечатку с тем, чтобы скрыть следы своего преступления. Поэтому все улики против Камышева довольно слабые. И гораздо понятней другое: он же говорит: «…в эти минуты мне казалось, что я действительно люблю ее, люблю любовью мужа, что она моя и судьба ее лежит на моей совести… Я увидел, что я связан с этим созданьем навеки, бесповоротно». Какая ему жизнь после смерти этой женщины?

На самом деле его повесть – всего лишь форма самоубийства, всего лишь желание пострадать. Он пишет это плохо завуалированное признание, причем самый непроницательный человек легко догадается, что это признание ровно для того, чтобы покончить со своей надоевшей жизнью, чтобы пострадать, может быть, чтобы пойти в каторгу, чтобы изменить это страшное вязкое существование – чего-то ему хочется другого. И вот это – как раз двойная обманка. Потому что, воля ваша, прочитавши двухсотстраничный монолог Камышева, мы не можем поверить, что Камышев убил. И вот это та самая чеховская амбивалентность, которая позволяет нам прочесть этот детектив как детектив принципиально нового типа. У нас нет окончательного ответа. Мало того, что у нас есть преступление без наказания, мы же, в общем, по двум намекам очень точно понимаем, что убил Урбенин.

Во-первых, фамилия восходит к Арбенину, который убил-таки Нину. Во-вторых, он восходит к Рислеру, который хоть и не убил свою Сидони, но нашел в себе силы публично с ней расправиться, а потом покончил с собой, узнав, что она изменяла ему с собственным братом.

Это очень принципиальный момент – прозревший обманутый муж. Прозревший и наказавший жену. Безусловно, просто так Чехов сравнения Урбенина с Рислером не употребил бы. Мы вполне можем поверить, что убил Урбенин, и с большим трудом – что убил Камышев, именно потому, что Камышев, как он нам дан, человек недурной.

Так что, по всей видимости, и здесь камышевская амбивалентность явлена нам довольно наглядно. И самое главное, что бы Камышев ни делал, он всех жалеет. Что бы он ни говорил, а говорит он много циничных вещей, все-таки в основе всего, что он пишет, лежит всегда сострадание к человеку, лежит человеколюбие. Конечно, такой человек, вспылив, в состоянии аффекта может убить и маленькое гаденькое существо. Но повторим, что к концу повествования герой глубоко в Ольге разочаровывается. Разочаровывается именно потому, что видит всю глубину ее падения. Такой человек может убить любимое существо. Но ЛЮБИМОЕ существо. А вот убить презираемое существо он не способен.