Русская литература: страсть и власть - [105]

Сергей Соловьев, которого я высоко ценю и как режиссера, и, что гораздо реже бывает, как мыслителя, сказал об «Анне Карениной»: «Это первый русский роман Серебряного века». В каком-то смысле это действительно первый русский символистский роман, поскольку это единственная книга Толстого, в которой такую принципиальную роль играют скрытые лейтмотивы. «Анна Каренина» – это попытка написать образцовую книгу, а в образцовой книге, по выражению Набокова, дороже всего скрытое, подспудное щебетание той или иной темы. И ведь на самом деле не только же героиня делает толстовский роман романом Серебряного века, не только морфий, который губит героиню, – прежде всего техника этого романа задала впоследствии всю парадигму русской прозы, да отчасти и поэзии начала двадцатого века.

Скрытые символы, символизм, который только позже, через Мережковского, войдет как термин в русскую культуру, уже у Толстого присутствуют в полной мере.

Первый лейтмотив – железная дорога, которая возникает как тонкое щебетание темы в самом начале, когда в Москву приезжает Анна, и заканчивается, когда Сережа играет в железную дорогу, – невыносимая, уже не просто совершенная, какая-то сверхсовершенная сцена, когда Сережа оторван от Анны, и растет другим и будет чужим. Стива приходит с ним повидаться, а Сережа с увлечением рассказывает ему, что они в гимназии играют в железную дорогу, и вся штука в том, если ты кондуктор, чтобы стоять на этой скамье, когда тебя несут другие, и не упасть.

Вот эта железная дорога пронизывает всю художественную ткань романа. Возникает она как страшное предвестие в сцене гибели станционного рабочего, раздавленного поездом, как страшный сон Анны и Вронского, который снится им обоим одновременно, про мужика, который приговаривает, что железо надо мять, толочь, жечь, и приговаривает почему-то по-французски.

Но это, конечно, не единственный в романе лейтмотив. Сложная система символов его задана в самом начале, когда Стива и Левин выбирают обед.

В сущности, все мотивы романа заданы в меню этого обеда: устрицы, из-за которых чуть было не меняется весь план, как вы помните. Устрицы, которые всегда имеют эротические коннотации и в европейской культуре, и в мировой. Затем, разумеется, рыба тюрбо, соус бомарше, а это совершенно неприемлемое сочетание. Рыба тюрбо – это крупная, сильная рыба, и едят ее с прозрачными соусами почти без вкуса. А здесь татарин предлагает им жирный соус бомарше – вот вам крупная рыба Левин в жирном, непристойном, неприличном для него соусе столицы. Потом возникает пулярка с эстрагоном. Пулярка всегда символ жертвы и страсти, эстрагон тоже символ страстной любви. И наконец, под занавес возникает салат маседуан, македонский салат, отсылающий нас к теме балканского финала Вронского. То есть в одном обеде задан весь будущий сюжет.

Но, разумеется, политический план романа на символистском уровне заключается не в обеде, и даже не совсем в железной дороге. Знаменитая фраза Левина о том, что «у нас теперь… всё это переворотилось и только укладывается», становится в романе не просто камертоном. Дело в том, что пореформенный роман – это еще и роман о том, как Россия попыталась свернуть со своего рокового пути и опять угодила под поезд той же самой железной дороги, потому что никуда свернуть нельзя.

В символистском, откровенно символистском романе Пастернака «Доктор Живаго» абсолютно четкая система символов. Лара – это Россия, Живаго – это дух нации, поэт, влюбленный в нее, а Комаровский – это пошлость нации и государство, которому Россия всегда в результате и достается после короткого периода обладания ею во время революции, когда поэт держит ее в руках и не может удержать. Абсолютно так же выстроена символистская система в «Анне Карениной».

Анна несет в себе черты России, как понимал ее Толстой. Каренин – это та власть, которая не может с ней справиться и ее теряет, и вся эта ситуация ведет к катастрофе. А Левин – это попытка соскочить с поезда.

Нельзя понять символистский план «Анны Карениной», если не проследить за эволюцией замысла. Виктор Шкловский довольно подробно расписал все его этапы. Есть интересная весьма статья Эдуарда Григорьевича Бабаева на эту тему. Бабаев, учитель наш, любимый преподаватель журфака, говорил: «Пушкин придумал понятие “свободного романа”, и “Анна Каренина” – такой же свободный по-пушкински роман, который всё в себя вбирает».

Да простит меня тень Бабаева, но «Анна Каренина» – роман не свободный в том смысле, в каком не свободна, например, Пятая симфония Бетховена. Для человека, который ничего не понимает, это хаос звуков. Но для человека, который более-менее знает нотную грамоту, это сложнейшее, тончайшее переплетение лейтмотивов. Точно так же и «Анна Каренина» – роман про то, как претворяется русская реальность в абсолютное техническое совершенство, роман про игру лейтмотивов, за что Набоков и ставил его выше «Войны и мира».

Это роман не свободный в высшем смысле. Не свободный потому, что строжайше и тончайше организован. И эволюция этого замысла представляет известный интерес, потому что никакое совершенство не рождается на свет совершенством.