Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма - [96]

Ассоциативность связей, характерная для литературного импрессионизма, многое объясняет во внешних особенностях его произведений. «Традиционный сюжет противопоказан» импрессионизму[361]. Фиксация «мимолетного впечатления» реализуется как «выделение», подчеркивание тех или иных деталей (пусть субъективно воспринятых и обрисованных), а также как определенная автономизация деталей друг от друга (ср. с «выделенностью» и автономией мазка в импрессионистической живописи). Традиционный сюжет реалистического типа предполагает причинно-следственные мотивировки, пропорциональное внимание ко всяким деталям (а не подчеркивание каких-то «излюбленных» деталей), стремление к объективной их обрисовке, типизирующее обобщение изображаемого. Преобладание же ассоциативных связей вполне естественно противоречит подобным задачам.

Если полагать ассоциативность сугубо импрессионистическим признаком, то феномен импрессионизма в русской литературе серебряного века начинает выглядеть как нечто «без берегов». Чуть не две трети всей литературы периода попадет тогда «в импрессионизм».

Вот рассказ Б. Зайцева «Хлеб, люди и земля». Одной-единственной фразой писатель обрисовывает жизнь целого поколения:

«Семидесятилетние деды помнят, когда не было еще ни станции, ни жиденьких рельс, ни граммофона, ни Гаврилыча... глаза у них слезящиеся и усталые, а сзади, за горбом, длинная жизнь, в хижинах, которые прохваживает насквозь ветер, с плетневыми навесами, курами, метелями и попами». Понятно, что это перечисление представляет собой не просто разнородную мешанину понятий из не связанных между собою смысловых сфер. Но «граммофон», приходящий художнику на ум рядом с «рельсами», и «метели», вспоминающиеся сразу после «кур», – проявление не логического, а ассоциативного развертывания содержания. Логическое развитие отсутствует, сюжет традиционного типа не выписан и плюс к этому еще ассоциативность... Но все же – импрессионизм ли перед нами в данном случае?

Зайцевское перечисление не может не напомнить чеховские перечни деталей, в которых внешне «случайным» порядком сплетаются сложные смысловые отношения. Ср. другой пример из рассказа Б. Зайцева: «Среди полей станция: красный дом из кирпича, рядом водокачка. Мимо станции железный путь: разъезды, фонари, склады и вагоны» (эта цитата частично привлекалась нами выше в иной связи). По фрагменту описания, по «укрупненной» детали в этом фрагменте читательская мысль невольно «восстанавливает» картину всего «железного пути» и жизни этих многочисленных, таких похожих друг на друга станций. Так через деталь достигается художественно-философское обобщение. И уже не вызывает удивления, что у Зайцева в одном ряду (в одном пути) оказываются молоко, мука, скот, люди разного звания (и чаще других среди людей упоминаются солдаты). Вместо предполагаемой «импрессионистической зарисовки» – символически-философское произведение. Отсутствие в рассказе сюжета, событийности как таковой, его перенасыщенность персонажами (причем «проходными», если судить с точки зрения прозаической), – все символически возвышает произведение, делая его, как мы уже подчеркивали, явлением поэзии.

Если предполагать широкое распространение импрессионизма как такового в литературе серебряного века и при этом исходить из тех признаков литературного импрессионизма, которые называются в цитированных работах, то и Блок-поэт оказывается не символистом, а импрессионистом. Впрочем, видный исследователь-блоковед высказывал тезис, согласно которому в сборниках «Нечаянная радость» и «Земля в снегу» Блок обращается к новому методу, который исследователь предлагал назвать «символическим импрессионизмом»[362]. Это лишний пример «текучести» художественных явлений в эпоху, когда приобрел глобальное распространение художественный синтез. Об «импрессионизме» некоторые авторы говорили применительно к блоковской прозе.

Как нам представляется, вопрос о наличии элементов импрессионизма в стихах поэта-лирика (уже в силу лирико-позтического своего характера отвечающих набору признаков, который соотносят, как мы видели, с понятием «литературный импрессионизм») должен решаться со всей осторожностью. Здесь сомневаться в реальности обсуждаемого явления особенно естественно. Вообще же при наличии сложных ситуаций, когда одновременно великий писатель оказывается и реалистом, и символистом, и импрессионистом (А.П. Чехов) в зависимости от того, что заинтересовало в его творчестве исследователя, более осмотрительно – ограничиваться пониманием в целом синетического характера его дарования (и, соответственно, его стилистики).

Сам же факт возникновения таких ситуаций при рассмотрении творчества писателей серебряного века кажется нам связанным со следующим обстоятельством. П.Н. Сакулин (сам бывший деятелем культуры именно серебряного века, что симптоматично) прибегал к такому понятию, как «культурный стиль эпохи». Он писал, что определенное единство свойственно культуре эпохи в целом. Оно «окрашивает» ее в общую тональность, и «жизнь, в конце концов, отливается в единый культурный процесс. В результате каждая эпоха народной жизни имеет свой стиль культуры, свое культурное лицо»