Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [66]

.

Эти несправедливые нападки, впервые обрушившиеся на столичного архипастыря в апреле – мае 1905 г., чуть было не окончились его удалением из Петербурга: в конце апреля столица наполнилась слухами о том, что митрополит Антоний вскоре должен покинуть кафедру, получив новое назначение – экзарха Грузии. Слухи заставили столичное духовенство, глубоко чтившее своего архиерея, собраться вместе для выработки адреса в его честь, протестуя против готовившегося перевода на Кавказ. Но в конце концов собрание было закрыто полицией[358]. По словам современников, причиной закрытия послужил слишком «бурный» характер собрания. Положительно относившаяся к переводу митрополита на Кавказ А. В. Богданович считала, что если это и случится, то многие будут только рады.

Спустя несколько дней Богданович выяснила и причину разгона полицией собрания столичного духовенства: министр внутренних дел А. Г. Булыгин рассказал ей, будто один из духовных отцов «имел в кармане прокламацию революционного свойства, которую собирался громко читать и которая начиналась словами „долой самодержавие!“»[359]Однако эта информация, если и была правдивой, в дальнейшем не получила распространения: видимо, власти скоро поняли, что даже наличие прокламации не может объяснить жесткие действия по отношению к верноподданным клирикам.

Б. В. Никольский полагал, что столичный генерал-губернатор Д. Ф. Трепов «сделал опасную и обидную ошибку, разогнав попов». Никольский считал, что с духовенством необходимо быть осторожнее – надо «уладить, не раздражая, не отталкивая и не оскорбляя». Однако он ни словом не обмолвился о причине, заставившей клириков собраться вместе, ограничившись размышлением о митрополите Антонии: «Не могу я разобрать, глуп ли он политически и сам не ведает, что творит, – прихвостень ли он торжествующего хама, по злому умыслу?»[360] Спустя короткое время тот же Никольский, пессимистически смотревший на будущее Российской монархии, в целях спасения Отечества предлагал («теоретически», разумеется) «повесить, например, Алексея и Владимира Александровичей, Ламсдорфа [министра иностранных дел. – С. Ф.] и Витте, ‹…› расстричь Антония».

Предложение «спасти» монархию, пожертвовав несколькими крупными фигурами, отправив их в отставку, было с интересом и пониманием встречено в доме Богдановичей. Супруг А. В. Богданович, престарелый генерал Е. В. Богданович, староста Исаакиевского собора столицы и многолетний член Совета министра внутренних дел, попросил Никольского написать об этом царю. Никольский отказался, но потом согласился все-таки составить записку от имени Богдановича, наметив три главные «жертвы»: великого князя Алексея Александровича, СЮ. Витте и митрополита Антония[361]. Как видим, столичный митрополит рассматривался правыми наравне с государственными деятелями той поры в качестве одного из опасных вершителей судеб России. К сожалению, неизвестно, дошла ли записка до высочайшего адресата. Однако в судьбе митрополита Антония внешних изменений не произошло: экзархом на Кавказ его не отправили. Быть может, причиной тому явилось умение митрополита Антония спокойно и честно отвечать на все предъявлявшиеся ему обвинения. Руководимый им Святейший Синод достойно пережил весну 1905 г., не подменяя политическими лозунгами прошения о восстановлении канонического строя церковного управления и стараясь не прерывать максимально корректных отношений с обер-прокурором. Это было тем более необходимо, что 24 апреля 1905 г. исполнялось двадцать пять лет пребывания К. П. Победоносцева на посту главы ведомства православного исповедания.

Праздник был омрачен церковными нестроениями: старая модель церковно-государственных отношений на глазах юбиляра подвергалась деформации, на повестку дня был поставлен вопрос о созыве Собора и избрании патриарха. Итоги церковно-политической деятельности, таким образом, не могли радовать Константина Петровича. Его убеждения подчинялись принципу: древле-национальная Церковь в единении с русским государством. Победоносцев с юношеских лет усвоил «московский» образ политических мыслей, основанный на патриотической идеализации старины. Он искренно старался понять «живую душу народа» в исторической архаике – в старом юридическом быте, в контурах старинной архитектуры, в богослужении. Современники видели в этом узко понятое славянофильство. Однако, почитая старину, Победоносцев не хотел ее «полного» восстановления: сильное царство для него было важнее полноправной Церкви. Это мировоззренческое противоречие он так и не сумел преодолеть, до конца оставаясь певцом допетровских московских традиций и, одновременно, идеологом синодального строя.

За время своей службы Победоносцев сделал удивительную карьеру. Он не только дослужился до чина действительного тайного советника, но и был пожалован званием статс-секретаря (в 1894 г.), награжден высшими орденами Российской империи, с 1872 г. состоял членом Государственного Совета, в 1880 г. лично (а не по должности) назначен членом Комитета министров. Последняя крупная награда была пожалована Победоносцеву 1 января 1904 г., когда император подписал высочайший рескрипт, в котором «с отрадным чувством обозревая пройденное» обер-прокурором «долголетнее служебное поприще и желая явить новое доказательство» своей признательности, пожаловал ему бриллиантовые знаки ордена святого апостола Андрея Первозванного