Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [65]
Евлогий созвал епархиальный съезд с участием мирян, на котором было принято предложение о посылке делегации в Петербург. В столице епископ Холмский встретился с К. П. Победоносцевым, который признался, что обер-прокуратура «не предусмотрела» необходимости заранее сообщить о готовившемся законе. Затем делегация во главе с архиереем была принята царской четой[349]. Услышав рассказы о религиозной смуте, вызванной законом о свободе вероисповедания, государь со скорбью сказал: «Кто бы мог подумать! Такой прекрасный указ – и такие последствия…», а императрица заплакала[350].
В мысли о дурных последствиях указа утверждали государя и правые «Московские ведомости». 9 мая 1905 г. редактор-издатель газеты, основатель Русской монархической партии В. А. Грингмут (1851–1907), опубликовал статью с показательным названием – «Кризис православия». Через два дня товарищ обер-прокурора Святейшего Синода А. А. Ширинский-Шихматов послал эту статью Николаю II[351]. В статье говорилось о Подляшье (местности, приграничной с польской территорией), которое после выхода указа особенно подвергалось «яростной полонизации», в результате чего, по мнению автора, ущемлялась православная вера. «И все это совершается во имя „веротерпимости“, во имя „религиозной свободы“!» – восклицал Грингмут[352]. Фактически он намекал, что «великодушный» указ от 17 апреля необходимо корректировать, так как он вел к ослаблению русского влияния в местностях, где большинство составляли не православные.
По мнению подобных критиков «справа», закон не только усложнял православным пастырям решение религиозных задач, заставляя бороться с католической пропагандой, но и негативно сказывался на крепости политических позиций имперской власти на окраинах. Крепко связанная с государством, Православная Церковь вынуждена была отвечать не только за решение первой из указанных задач, но также содействовать светским властям в их стремлении разрешить вторую.
Впрочем, о возможных последствиях принятия закона о веротерпимости православные иерархи (равно как и все остальные, следившие за развитием политической ситуации в стране) могли догадаться заранее. Так, еще в феврале 1905 г., на молебне, посвященном дню основания Петербургской духовной академии, ее ректор епископ Сергий (Страгородский) утверждал, что «ни для кого не секрет, что мы находимся, может быть, накануне объявления полной свободы вероисповедания». Архиерей предупреждал, что противникам Церкви развязываются руки и они, несомненно, поведут борьбу против православия. «В духовной жизни нашего Отечества от этого необходимо ожидать великих потрясений и перемен, – говорил Сергий, – и положение нашей Православной Церкви должно измениться самым существенным образом»[353]. В конце марта в журнале столичной духовной академии, где ранее была опубликована эта речь ректора, появилась новая статья, также посвященная вопросу о веротерпимости. В ней говорилось, что этот вопрос не только поставлен, но, «можно сказать, уже решен». Неизвестный автор-священник полагал, что у Церкви не может быть иного, кроме положительного, отношения к свободе, ибо «старание укрепить внешние стены Церкви ведет лишь к ее внутреннему разложению»[354].
Отказ от укрепления «внешних стен» мог проходить только одновременно с внутренним изменением строя церковной жизни в соответствии с канонами. Это понимали все, кто всерьез думал о будущем православия в России. Однако в условиях революционного лихолетья на грядущую церковную реформу смотрели через призму бурных политических событий 1905 г., зачастую придавая роли государственных и церковных деятелей неправомерно большое значение. В такой ситуации указ о веротерпимости иногда воспринимался как акт революционный. Хозяйка правого салона Петербурга А. В. Богданович записывала в дневнике рассказ члена Государственного Совета А. С. Стишинского, который убеждал ее, «что виновен в указе о веротерпимости Витте». Далее она услышала историю о действовавших в столице восьми масонских ложах, к одной из которых, якобы, принадлежал и сам председатель Комитета министров[355].
Такие умозаключения, разумеется, интересны прежде всего как характеристика внутриполитической обстановки, на фоне которой происходили изменения в религиозной жизни империи. Для А. В. Богданович, как и для многих представителей правого лагеря, было естественно видеть в СЮ. Витте политического проходимца и все связанные с ним государственные решения рассматривать, исходя из представления о его нечестности. Сотрудничавший с Витте в марте 1905 г. митрополит Антоний, как уже многократно указывалось, оказался жертвой этого расхожего взгляда. Уже в конце апреля, когда вопрос о церковных реформах был временно отложен, владыка имел встречу с Витте. Получив информацию об этом, А. В. Богданович безапелляционно резюмировала: «ужасно печально, что во главе нашей Церкви стоит проходимец-митрополит»[356].
Очевидная нелюбовь к владыке представителей «правого» лагеря доказывается и дневниковыми записями профессора-юриста Б. В. Никольского, в последующие годы – одного из активистов «Союза русского народа». Неоднократно писавший о «подлой закваске Антония-митрополита», в апреле 1905 г. Никольский упомянул на страницах дневника о ликовании своих друзей «по случаю провала тройственного союза Витте-Саблера-Антония». «Правые» радовались, «что эта нелепая затея тем драгоценна, что бесповоротно раскрыла царю глаза на Саблера и Антония»
