Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [178]
Не трудно понять, как воспринимались подобные переводы и почему их связывали с именем сибирского странника. С влиянием Распутина также связывалось увольнение неугодных сановников, прежде всего – обер-прокуроров Святейшего Синода. После отставки В. К. Саблера, которой давно добивалась Дума, император 5 июля 1915 г. назначил исполняющим должность обер-прокурора уже упоминавшегося выше московского губернского предводителя дворянства А. Д. Самарина. Однако на своем посту Самарин пробыл весьма недолго – уже 26 сентября его отстранили. Причина была ясна – стремление обер-прокурора отстранить «старца» от влияния на ход церковных дел: не случайно еще в середине июня 1915 г. императрица, стремясь не допустить этого назначения, писала Николаю II: «Он будет работать против нас, раз он против Гр[игория]»[946]. В отчаянии от назначения был и сам Григорий[947]. «Успокоение» наступило лишь после отставки Самарина.
Однако нужный человек был найден не сразу: заместившего Самарина А. Н. Волжина в конце концов тоже заменили, назначив на должность обер-прокурора чиновника Министерства народного просвещения действительного статского советника Н. П. Раева, сына столичного митрополита Палладия, предшественника владыки Антония (Вадковского). Этот обер-прокурор находился в полной зависимости от митрополита Питирима, следовательно, мог контролироваться и Распутиным. Переписка императрицы с Николаем II дает возможность проследить как происходили подобные назначения и что советовал своим венценосным покровителям сибирский странник. Разумеется, он не мог разбираться в тонкостях политической игры, но прекрасно осознавал, что ему выгодно, а что – нет. Преданный человек Распутину был нужен не для того, чтобы проводить какую-то «свою политику», а только с целью удержаться на плаву, остаться нужным «царям». Не случайно, когда он замечал, что некогда облагодетельствованный им человек начинает играть самостоятельно, а результатом этой игры может стать уменьшение его, Распутина, влияния во дворце, то сразу же предпринимал превентивные меры.
Показателен пример архиепископа Варнавы (Накропина). Умный и наблюдательный, владыка достаточно быстро понял на чем держится влияние Распутина и стал умело ему противодействовать, видимо, желая занять место «старца». «Вследствие этого, – припоминал С. П. Белецкий, – при мне[948] уже можно было наблюдать, что приезды епископа Варнавы нервировали Распутина, он подозрительно относился к нему, старался причинять ему затруднения в приемах в высших сферах и всячески противодействовал сильному стремлению Варнавы уйти из Тобольской епархии на север. Но не могу умолчать, что, сделавши ту или иную неприятность владыке, Распутин через некоторое время старался чем-либо исправить ее»[949].
Наблюдения Белецкого подтверждаются и признаниями министра внутренних дел А. Н. Хвостова, сделанными перед журналистами в феврале 1916 г. «Варнава отстранен, – заявил он, – они боятся его влияния и поэтому Питирим с Распутиным его отдалили, как удаляют всяких лиц, которые могут ослабить их влияние»[950]. Разумеется, необходимо иметь в виду, что в указанное время Хвостов яростно боролся со «старцем» и был, естественно, весьма субъективен в оценках. Но в данном случае он не только характеризовал, но и констатировал (министр отвечал на вопрос, какую роль играет Варнава).
Много лет спустя, анализируя феномен Распутина, И. В. Гессен видел отличие «старца» от всех прежних «незатейливых чудотворцев» в его государственном влиянии. Однако, если это влияние укрепилось только в годы мировой войны (до осени 1915 г. сибирский странник не оказывал никакого давления ни министерские назначения), то стремление воздействовать на политику духовного ведомства проявлялось им еще в столыпинскую эпоху.
Интересуясь по преимуществу церковными делами, Распутин тем самым дискредитировал Церковь, которая в глазах многих потакала «хлысту и развратнику». Убедить в обратном могло лишь удаление «старца» из дворца. Однако вместо этого государь стремился любыми способами «замолчать» распутинский вопрос, считая его вопросом личным. В данном случае он удивительным образом отступал от всегдашнего правила связывать «личное» и «государственное», к чему был приучен еще Победоносцевым. Между тем неудачи войны стали связывать с изменой. «Любимца двора, странного человека Григория Распутина, молва признала немецким агентом, толкающим царя на сепаратный мир с Германией», – вспоминал Ф. И. Шаляпин[951]. Естественно, вспоминалась и царица – солдаты на фронте считали дурной приметой получать из ее рук Георгиевский крест – убьет немецкая пуля[952].
В таких условиях положение Святейшего Синода было поистине щекотливым. Во-первых, его члены уже имели печальный опыт противодействия «старцу» и знали, чем все заканчивается. Во-вторых, в условиях войны выступление против Распутина могло рассматриваться обществом как выражение политического и религиозного недоверия императрице: ведь об отношениях Александры Федоровны и сибирского странника распространялась масса небылиц. Кроме того, предреволюционный состав Святейшего Синода в своем отношении к Распутину не был един, да и отношения между митрополитами не походили на дружеские. Митрополит Владимир откровенно выказывал свою антипатию к митрополиту Питириму, а митрополит Макарий, как правило, молчал и ни во что не вмешивался. Архиепископы Сергий (Страгородский) и Антоний (Храповицкий) в то время не имели в глазах царской четы авторитета (как враги «Друга») и вести самостоятельную борьбу против Распутина не могли. Другие архиереи, не имевшие связей «в сферах» и помнившие судьбу епископа Гермогена, также не решались гласно выступить против «старца». Были и такие архиереи, что старались завязать с Распутиным добрые отношения – например, в этом подозревался Черниговский архиепископ Василий (Богоявленский).
