Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [135]

Среди избранных было два епископа – Холмский Евлогий (Георгиевский) и Гомельский Митрофан (Краснопольский), в 1919 г. ставший жертвой «красного террора». Святейший Синод отвел для депутатов покои на Кабинетской улице столицы, в здании Митрофаньевского подворья. Там проживали епископы-депутаты и были комнаты для 10–12 священников. «Мы сообща разрабатывали законопроекты, привлекая, когда надобилось, известных канонистов и профессоров, – вспоминал позднее митрополит Евлогий. – По праздникам и воскресным дням, довольно торжественно, соборне совершали богослужение, привлекая массу богомольцев»[697]. Епископ Евлогий был избран председателем вероисповедной комиссии, а епископ Митрофан – членом комиссии по делам Православной Церкви, которую возглавлял будущий «революционный» обер-прокурор Святейшего Синода В. Н. Львов. Кроме того, преосвященный Митрофан был и председателем комиссии по борьбе с пьянством.

Половина мест в комиссии по делам Православной Церкви принадлежала клирикам (18 человек из 33-х). Из 33-х членов комиссии по вероисповедным вопросам священников было двенадцать. Часть депутатов, как духовных лиц, так и светских (например, известный адвокат Ф. Н. Плевако) состояла в обеих комиссиях[698]. В первые же дни работы Третьей Государственной Думы некоторые известные церковные публицисты поспешили дать священникам-избранникам свои рекомендации. Среди них был и Л. А. Тихомиров, глубоко убежденный в том, что «духовенство, пригодное к общественной деятельности, не должно иметь других партий, кроме своего церковного круга». Тихомиров полагал, что разбитые по различным политическим партиям, священники совершенно утратят самостоятельное значение. Он решительно высказывался за фракционное объединение духовенства, считая это основным вопросом для работоспособности клириков в парламенте[699].

Однако скоро стало ясно, что отсутствие фракции никак или почти никак не скажется на совместной деятельности думцев-священников. Эта уверенность питалась прежде всего тем, что по политическим симпатиям избранные в Государственную Думу клирики оказались достаточно близки друг к другу. Более 34 депутатов принадлежали к правым, националистам и тому подобным группам, шесть депутатов – к октябристам и только четыре клирика могли условно считаться «левыми», поскольку принадлежали к прогрессистам. Это «поправение» уже тогда, в эпоху думской монархии, резко критиковалось либерально настроенными современниками, заявлявшими о пресловутой «реакционности» православных священников. После прихода к власти большевиков, для большинства отечественных историков это мнение стало хрестоматийным и не подвергалось обсуждению.

Но, думается, для того, чтобы объективно судить о «реакционности», одного полемического задора недостаточно: политическая симпатия или антипатия – плохой помощник при изучении сложных вопросов, в том числе и вопросов, касающихся предреволюционной истории России. Правильнее постараться понять, почему священники-депутаты выступали с правых позиций. Для этого надо обратиться к стенограммам заседаний Государственной Думы. Эти документы свидетельствуют, что даже в консервативной по преимуществу Третьей Думе отношение к Православной Церкви было непростым. Взаимоотношения между Думой и Церковью, писал митрополит Евлогий, «были безысходной коллизией двух сторон, друг другу чуждых, а порой и враждебных»[700].

Многолетняя кастовая отчужденность духовенства от других сословий империи особенно чувствовалась в среде людей, индифферентно относившихся к религии. Не стоит доказывать, что в левых и либеральных кругах на священников-депутатов смотрели лишь как на выразителей чуждых большинству депутатов интересов. К примеру, лидер большевиков В. И. Ленин, критикуя думское выступление епископа Митрофана (о котором речь впереди), возмущался «чистым клерикализмом» Церкви, для которой «депутаты Думы не только – вернее не столько – народные представители, сколько „духовные дети“[701]». Но как раз то, что возмущало Ленина, было естественно с точки зрения православного священника (тем более, что более 370 депутатов – по метрике – числились православными).

Впрочем, всячески ругая думское духовенство, заявляя, что большинство его представителей защищает феодальные привилегии и открыто отстаивает средневековье, Ленин пытался «поймать» епископа Митрофана, затронувшего в своем докладе 16 апреля 1909 г. вопрос о партийной принадлежности депутатов-клириков. «Да, гг., – говорил епископ, – и мы сознаем неудобство нашего положения, и я скажу вам, что первые шаги нашей думской деятельности были направлены именно к тому, чтобы нам, почтенным высоким избранием народным, чтобы здесь в Думе стать выше партийных дроблений и образовать одну группу духовенства, которая все вопросы освещала бы со своей этической точки зрения». По мнению епископа, виной тому, что чаемого объединения не произошло – депутаты от духовенства, принадлежавшие к оппозиции, которые выступали против единства думских клириков, опасаясь зарождения русского клерикализма[702].

Как известно, таких «левых» депутатов было немного, но именно они, по мнению преосвященного Митрофана, внесли «разделение» и «раздробление» в среду думского духовенства. При этом, говоря о единстве, владыка вел речь только о моральных целях, а не о целях политических. Такие цели могли быть достигнуты только при едином понимании задач. Однако этого-то понимания у некоторых депутатов-клириков не было. Никакой политической клерикальной фракции, о чем писал Ленин, епископ Митрофан создавать не хотел, его мечтой была организация такой группы, которая в своей деятельности руководствовалась бы нравственно-религиозными ценностями. Такой группы в действительности не было. Вся «реакционность» большинства думского духовенства сводилась лишь к тому, что оно традиционно поддерживало правительственные запросы и предложения, стараясь вместе с тем не допустить вмешательства законодательной власти в церковные дела.