Рукотворное море - [87]

Скрипнула и открылась наша дверь, чуть ли не единственная внутри дома. Пригораживая ладонью огонек лампешки без стекла, чтобы ее не задуло ветром, Ван-дер-Беллен остановился на пороге.

— Расходилась молодежь, — смущенно сказал он, извиняясь и оправдываясь. Он потоптался в дверях. — Но вы спите, что поделаешь? Сейчас угомонятся.

Мы проснулись с товарищем довольно поздно. Уже серел на дворе зимний рассвет. Буран, я думаю, давно кончился. Когда мы встали, за окном, куда ни посмотришь, лежал свежий-пресвежий снег, скрыв и дорогу, по которой мы приехали, и еще больше прировняв, сгладив ералаш раскопок вокруг дома.

Надо полагать, все в доме проснулись позже обычного из-за ночной ссоры. Мы вышли в горницу и через замороженное окно увидели, как старик и его два сына шагают гуськом по чистому снегу, протаптывая тропу, черные в своих грязных робах. Я подумал: вот они идут, старик и два богатыря ревматика, чтобы шестнадцать часов шуровать на морозе с единственной всезажигающей надеждой, может быть, сегодня, в воскресенье, судьба ниспошлет им долгожданный фарт, потому что у фарта, как у счастья нет закона.

— Удивительная вещь, — сказал я. — Обратили внимание? Старик говорит о своем прошлом с усмешкой. Ни обиды не осталось, ни сожалений. А ведь горя хлебнул — ой-ой! Может, в самом деле не там, где он читал студентам криминалистику, а здесь нашел старик свое счастье? И в этом-то и есть его фарт?

— Иллюзии. И вредные иллюзии, — нехотя процедил инструктор.

Мы замолчали, и слышно стало, как в глубине дома шепотом переговариваются молодые хозяйки, как они что-то двигают там, роняют на пол, шуршат.

— Слушайте, — тихонько сказал мне инструктор, — знаете, что они там возятся? Они укладывают вещи.

Может быть, так оно и было, не знаю. Немного погодя за нами приехал вчерашний кучер. Собираясь выходить, мы крикнули в глубину дома, что уезжаем. И до сих пор я не уверен, может, мне почудилось, но только когда мы сели в кошевку и лошади тронулись, в третий раз позади раздался залихватский свист. Я быстро оглянулся. На крыльце как ни в чем не бывало в накинутом на плечи пуховом платке, с высоко взбитым коком волос, провожая нас, стояла жена младшего сына. И такая неподдельная наивность была во всем ее облике, в ее огромных глазах, в ее маленьких губах, припухших по-детски, что трудно было представить: неужели это она свистит, как разбойник с большой дороги?

— Не люблю болтунов. Сидел бы в своем дерьме и не чирикал, — жестко произнес инструктор райкома. — Перестаньте думать, прошу вас, что в его опрощенчестве есть какая-то идея или протест. Или какие-нибудь поиски душевной свободы. Это даже не страсть к внезапному обогащению. Перед нами явление низкопробной человеческой слабости, вот и все, я вам говорю. Той самой слабости, из-за которой гибнут пьяницы, картежники и неудержимые бабники. Он просто-напросто опустился и по уши увяз в азарте и убожестве. И сыновей своих погубил. Уверяю вас, в этом нет ничего привлекательного и со счастьем это нисколько не схоже.

Конечно, я не ошибся, рассудив, что «вольнодумство» Ван-дер-Беллена раздражало, болезненно будоражило, молодого партийного работника, донельзя занятого служебными заботами. Нет сомнения, он продолжал свой старый спор со стариком и теперь с удовольствием, а может быть, и со злорадством еще раз убедился, что его свободный полет, душевная независимость — состояние мнимое. Все остается на своих местах. Он скован внешними обстоятельствами, как все прочие. Ничего из ряда вон выходящего. С инструктором райкома, конечно, нельзя было не согласиться. И вместе с тем мне хотелось верить в тот час, что даже если инструктор прав, даже если молодки обломают старика и вернут своих мужей в русло обыденности, были у Ван-дер-Беллена, профессора криминалистики, светлые дни, когда, забыв о соблазнах прошлого мира, в этой глуши, в этом запустении, несмотря на все беды, дышалось ему легко и свободно.

ЖЕНЩИНА В ОЧКАХ

Мне бы, может, и в голову не пришла сейчас эта история, потому что она «дела давно минувших дней, преданье старины глубокой», да тут товарищи до меня поминали то Джека Лондона, то Брет-Гарта, вот и у меня возникла литературная ассоциация. И пусть извинят меня товарищи, предпочитающие веселое: моя история все-таки грустная опять. И тема ее опять же в пандан одному из участников нашей самодеятельности — разочарование. Вернее, любовь и благоразумие, и что получается даже в самом оптимальном варианте, когда они сталкиваются.

А напомнила мне историю, которую я хочу рассказать, одна сценка, опубликованная в журнале и вызвавшая отпор критики. Речь там шла о том, как рассказчику пришлось однажды ехать в двухместном купе с какой-то вздорной бабенкой, до того беспокоившейся о своей добродетели, что она ни на минуту не сомкнула глаз и ему не давала спать всю ночь. Моя история, однако, носит другой характер, и события и рассуждения в ней иные. Поскольку все же сходство есть, я счел долгом сделать это предисловие.

Хотелось бы предварительно сделать одно личное заверение: не подумайте, ради бога, что я не осуждаю пьянства. Напротив, пьяниц я не люблю и даже презираю. А что касается неопрятных, разболтанных бездельников, молодых, пожилых и старых, которые, шатаясь и сквернословя, толкутся с утра до ночи возле магазинов в расчете скинуться на троих и несут косноязычный вздор, то я их просто не перевариваю. Не переношу их смрадного дыхания, сивушного и табачного перегара и липучих лап, когда они лезут обниматься или здороваться за ручку от избытка пьяной сердечности.