Рукотворное море - [86]

— Двадцать три штуки, — сказал один из сыновей.

— У нас фарта считай что не было.

— А может случиться каждый день! — сказал другой сын, Анатолий. — Или грудь в крестах, или голова в кустах! Кто может угадать? Завтра начнем новую рассечку — и вдруг пофартит?

— Ладно, будет тебе, — сказал отец недовольным голосом, но глаза его горели жаром и пламенем.

Я понимал, что они из суеверия ни за что не признаются, сколько раз им фартило по-настоящему. Как бы там ни было, сейчас они все необычайно оживились, и ясно было — они не теряют веры, что судьба смилостивится и в один час они найдут то, чего ждут годами.

И в ту минуту, когда они все трое так оживились, где-то в глубине дома снова раздался озорной трехпалый свист.

Старший сын встал нахмуренный и вышел из горницы.

Пока мы вели застольные разговоры, на улице разыгралась непогода. Ветер выл за окном, как в печной трубе, бросал в стекла колючим снегом. Из всех щелей в доме дуло нещадно. Ван-дер-Беллен подошел к окну, прислушался к шуму непогоды и сообщил нам, что на дворе буран, можете считать, за вами сегодня не приедут.

Улеглись мы сравнительно рано. Нам с товарищем из райкома постелили в маленькой комнатке в самом дальнем краю дома.

— Видали, как его сынков захватило золотишничество? Молодые ребята, инженеры, кто бы подумал… Это такая страсть, все перешибает, хуже водки, — успел сказать мне инструктор райкома. — А все старик, его вина!

— Послушайте, — сказал я, — а не кажется ли вам, что не то важно понять, как собственнические инстинкты или азарт раздавили человека, а то, что он попал в беду?

Инструктор не ответил. Выпили мы не много, на пятерых пришлось граммов по полтораста с небольшим, так как мы угощали молодых хозяек. Все же оттого, наверно, что мы надышались свежего воздуха, мы оба быстро заснули.

Уже была, я думаю, глубокая ночь, когда за холодными окнами сквозь вой бурана мне почудились скрип снега и чьи-то шаги. С предельной ясностью я почувствовал, как кто-то очень тихо пробует открыть окно. Сами понимаете, глушь, тьма, золотоискательские мотивы и тот самый металл, из-за которого люди друг другу глотки режут. Кто поручится, что в доме нет запаса, не сданного вовремя в золотоскупку? Как-никак я бывший следователь и работник прокуратуры, с уголовными деяниями знаком не в общих чертах. Тем более что грабежом и насилием так и несет в этом чудовищно запущенном логове, хоть и принадлежит оно бывшему профессору криминалистики. Вдобавок мне явственно слышится: тикают где-то часы! Черт его знает, может, здесь где-нибудь и труп запрятан…

Я проснулся в холодном поту. Надо же привидеться такой чертовщине — часы тикают на моей собственной руке, а в голову лезет психологическая задача студенческих лет! И уже наяву я слышу приглушенный, сдавленный разговор, вернее, страстную женскую жалобу, а еще вернее — мольбу без начала и конца. И тут же сперва полусонное мужское рявканье, потом сердитое: «Дашь ты мне спать, черт тебя возьми?» А затем яростная, вполшепота, семейная ссора.

Собственно, у Ван-дер-Белленов, как ни отделяй гостей от хозяйских опочивален, стоило кому-нибудь, не приглушая голоса, сказать хоть слово, и слышно всюду в доме.

Сперва все же я толком не мог разобрать, в чем суть ссоры. Потом к двум голосам присоединился третий — женский — и тотчас четвертый — мужской, и тут уж не было сомнений: молодым женщинам осточертела эта нелепая, каторжная жизнь, необеспеченность, голодуха, нищета, задубевшая на морозе одежда, потрескавшиеся на ветру руки, ревматизм у здоровяков мужей, вечная неуверенность в завтрашнем дне. Сидят на золоте, а где оно, это золото? В тряпочке у старика? Почему они не живут как люди? Когда кончится эта чепуха, нелепая страсть, несбыточные надежды? Кто его видел, ваш проклятый фарт? А пока что и на пару штанов они не наработали!

Спор становился все яростнее. Забывая минутами приглушать голоса, одновременно говорили теперь все четверо. Сегодняшнюю ссору, конечно, вызвал наш приезд. Приехали люди из города, сытые, чисто одетые, хорошо выбритые. И пахнет от них холеной городской жизнью, одеколоном. В том мире, где они живут, освещенные улицы, дома с центральным отоплением, водопровод, там есть и театры, и кино, и большие магазины, где можно купить все, что душе угодно. А у них даже электричества нет. А между тем и у них мужья инженеры. Даже сам старик был когда-то профессором, хотя в это женщинам верилось с трудом. Наш приезд всколыхнул, взбаламутил то, что накапливалось в семье годами. Вспыхнуло, взорвалось скрытое чувство протеста. Все невысказанные обиды выплывали наружу. Ради чего они губят в этой дыре свою молодость и красоту?

Проснулся мой товарищ. Мы оба лежали теперь, прислушиваясь к тому, что происходит за тонкими дощатыми переборками.

Двинул табуреткой в большой горнице, слезая с печи, старик Ван-дер-Беллен. Слышно было, что он прошел к молодым и зашептал что-то, стараясь их урезонить. Он стыдил их — чужие, мол, люди рядом, — даже прикрикнул на молодых сдавленным голосом. Ничего теперь не помогало, ни брань, ни уговоры. Женщины бушевали, слышны были слезы в их голосах, проснулся и заревел младший мальчишка.