Розовый костюм - [5]

Мода – это искусство возможного. Кейт очень любила повторять эти слова и ни капли не сомневалась в их правоте. С ниткой и иголкой в руках она чувствовала, что для нее нет ничего невозможного – особенно если это касается Первой леди, потому что у сестры Кейт, Мэгги Куинн, были в точности те же размеры, что и у Супруги П. Кейт ничего не могла с собой поделать: довольно регулярно она превращала родную сестру в «маленькую Жаклин», как ее в результате стали называть соседи. Ничего плохого в этом не было. Сшитые из дешевого муслина примерочные образцы частенько куда-нибудь засовывали или попросту выбрасывали, так что иной раз Кейт приходилось вытаскивать их из мусорного ведра. Мэгги была чуть моложе Супруги П., но цвета им шли одни и те же. И обе были очень хорошенькие – сияющие, как парадный фарфоровый сервиз. Кейт всегда старалась с особым уважением относиться к подобному копированию. И никогда не повторяла все точь-в-точь – если, конечно, ей удавалось с собой справиться. Во-первых, она старалась выбрать другую ткань, хотя порой и сходного оттенка. И к тому, что шила сама, никогда не заказывала подходящих шляп, хотя Шуинн, с которым они вместе работали в «Chez Ninon», – знаменитый, кроме прочего, тем, что всегда ездил на работу на велосипеде, – делал очень неплохие шляпки, не хуже знаменитых модисток.

«Надеть такой костюм – это все равно что махать государственным флагом, – говорила Кейт сестре. – Хотя ты и без флага. Это патриотично».

Кейт считала, что таким способом как бы отдает честь Инвуду, самому северному из примыкающих к Нью-Йорку городков, ставшему для нее приемной родиной. В основном в Инвуде селились выходцы из Ирландии. Они даже Президента считали своим, местным парнем, который здорово преуспел в жизни. И потом Президент даже первое причастие принял в церкви Святой Маргариты Кортонской в Ривердейле, а это уж совсем по соседству, так что он, безусловно, был одним из них.

И хотя лично Кейт находила Супругу П. «чуточку кривобокой», что было связано с ее чрезмерным увлечением прогулками верхом, и хотя до замужества у Первой леди была еще французская фамилия[13], в Инвуде все по-прежнему считали ее представительницей старинного и весьма разветвленного семейства Ли из графства Корк. Мать Супруги П. была внучкой ирландских иммигрантов, решившихся пересечь океан еще во время картофельного голода 1840 года. А Кейт и сама происходила из графства Корк – точнее, из Кова (или Коба, как произносят это название сами ирландцы). Именно там в последний раз бросил свой якорь «Титаник», прежде чем начать плавание через Атлантику; именно пристань Кова видело семейство Ли, навсегда покидая Ирландию. И хотя эти Ли были откуда-то из центральных провинций Ирландии, их родичи и родичи отца Кейт – если, конечно, верить его словам, – были когда-то знакомы. Впрочем, Старик вечно путался в деталях и рассказывал об этом довольно туманно. Так что Кейт любила Супругу П. уже за одно это, что бы о ней ни говорили. Она убедила себя, что Супруга П., несмотря на свои французские манеры, наверняка тоже тоскует по родному Острову. Кейт, во всяком случае, страшно тосковала.

В день отъезда Кейт ее отец пошел в сад и стал кухонным ножом срезать одну за другой красные розы, а потом, словно утратив терпение, и вовсе принялся перекусывать стебли зубами. Он был похож на бешеного пса. От шипов на коже у него оставались тонкие кровавые царапины. Кейт понимала, что пароход ждать не будет. Отец тоже это понимал. Но все срезал, срывал, отгрызал розу за розой – а ведь слишком многое так и осталось недосказанным. Наконец Кейт не выдержала: подхватила чемодан и пошла к калитке.

– Ты можешь засушить их между страницами книги – говорят, это приносит удачу! – крикнул он ей вслед.

Кейт остановилась и обернулась.

Ах, эта его беспомощная улыбка! В руках – целый пук истерзанных алых роз. Старик заранее предупредил, что не пойдет ее провожать. Пристань находилась не так уж далеко от них – всего лишь завернуть за холм и пройти несколько километров по краю глубоко врезавшейся в сушу отмели. Но идти на пристань Старик категорически отказался. Не захотел, и все. А может, не смог, подумала Кейт.

Он уже потерял Мэгги и ее мужа, отдал их многообещающей Америке – и вот теперь уезжала Кейт. Больше у него детей не было, некого было терять.

Отец сунул ей букет растрепанных роз. Густой туман за его спиной скрывал роскошную зелень ирландских лугов, со всех сторон подступавших к дому. И в поведении тумана таилось даже некое милосердие.

– Оставь себе одну, – сказала Кейт. – Когда я вернусь, мы их сложим, и как раз получится дюжина.

– Когда ты вернешься, – возразил отец, – мы посадим новые розы. Твоей матери это понравилось бы. Она бы смотрела сверху, как ты да я копаемся в саду.

И, резко повернувшись, Старик ушел в дом. Он никогда в жизни не покидал родной Остров; у него даже слов для разговора об этом не нашлось бы.

Кейт снова подхватила чемодан. У калитки на дорожку упал лепесток розы. Затем еще один. И еще. Но она уже опаздывала. И не остановилась, чтобы подобрать лепестки.

Так, роняя лепесток за лепестком и волоча за собой чемодан, Кейт сбежала по длинной извилистой дороге на берег, к самой кромке воды, где так любили бродить влюбленные пары, а потом, не сбавляя хода, промчалась по главной улице мимо пабов с настежь распахнутыми дверями, мимо ржавых автомобилей, осевших то на один бок, то на другой, и, наконец, оказалась на пристани. Лавируя в толпе людей, направлявшихся к причалам, и огибая груды багажа, она пробилась сквозь печальную пелену напутствий и расставаний и поднялась на борт судна, ждущего отплытия из гавани, девиз которой был «Statio bene fide carinis», что означает «Самое безопасное место для судов». Вскоре корабль вышел в открытое море, а Кейт все роняла за борт лепестки роз, словно оставляя за собой след, как девочка из сказки, которая, бросая на землю хлебные крошки, думала только о том, что эти крошки помогут ей потом вернуться домой, но, к сожалению, совершенно забыла о существовании кроликов и лисиц.