Рой - [116]

Чтобы согреться, Иона бегал вокруг мертвяка, часто спотыкаясь о трос, и не чувствовал боли, пока не увидел в кровь разбитые пальцы на ногах. Однако согреться так и не смог, хуже того, обвязывая порванной рубахой ступни, понял, что не высидеть ему ночи на голом берегу: стоило лишь на минуту остановиться, как начинался жгучий озноб и трясучка. Тогда он вспоминал, что где-то рядом проходит дорога — гладкая, накатанная полевая дорога вдоль берега, по которой они в былые времена ребятишками играли в «поп-гонялу». По ней не то что босиком — боком катись.

Иона кое-как забинтовал раны на ногах, ступил в сторону от мертвяка и тут же потерял его из виду. Опустившись на четвереньки, он стал щупать землю руками, боясь пропустить в темноте колеи, и скоро впрямь наткнулся на дорогу. Только давно неезженная дорога уже заросла травой, покрылась муравьиными кочками и кротовыми ходами, однако все, же просматривалась далеко вперед. Он побежал неторопко, трусцой, постепенно разогреваясь и набирая скорость. Он старался не думать, что впереди целая ночь такого бега, а под утро станет еще холоднее, поэтому вспоминал, как играли в поп-гонялу.

Сейчас Иона трусил по знакомой дороге и чувствовал одышку, хотя пробежал всего с километр. Воспоминания привычной ребячьей игры, в которой запросто покорялись и бревна в запани, и расстояния, почему-то теперь сбивали дыхание, ослабляли мышцы — видно, слишком велик был контраст, и он, сегодняшний, казался себе грузным, неповоротливым, бестолковым. Над такими в детстве смеялись, таким было тяжко жить среди мальчишек. А хочешь стать своим, наравне со всеми — сгоняй жир, тренируйся, выкладывайся. Пусть даже не выходит на первый раз, пусть отстал, но беги до конца, падай полумертвым, и тогда кое-что тебе простится. Такова мудрость и великий смысл ребячьей игры…

В какой-то момент Иона заметил, что не глядит под ноги, не выбирает путь, но и не спотыкается: ноги начали узнавать дорогу. Он сбежал с пригорка, и низинка показалась знакомой, однако пока не врюхался в длинные лывы, не мог узнать ее. Когда из-под ног полетели грязь и брызги, он вспомнил и, вспомнив, замедлил шаг.

Это здесь было то самое поле в двадцать гектаров, на котором овес ушел под снег. Это здесь вся Стремянка от мала до велика по щиколотку бродила в раскисшей земле и руками срывала колосья…

Дорога то уводила Иону в поля, то выходила на самый берег, и он незаметно для себя привык к бегу, к ночному сумрачному лесу и кустарникам по обе стороны. Он забыл о холоде, потому что разогрелся уже до пота, и лишь мокрые, деревянно шуршащие на ходу брюки напоминали о всем происшедшем. Наверное, он так бежал бы и еще, пока не кончится дорога, однако в очередной раз, когда колеи вплотную приблизились к реке, вдруг увидел на другой стороне огни, много огней. Это было так внезапно, что он остановился, теряясь в догадках.

Иона точно знал, что выше по реке километров на двадцать нет ни одной живой деревни. А тут светилось целое село — фонари на столбах, какие-то прожекторы и окна. Ожгла мысль, что он заблудился и ноги привели черт-те куда. Не мог же он пробежать двадцать километров.

Дальше он двинулся шагом, разглядывая дорогу и реку. Река в этом месте была узкая, зажатая с двух сторон материковыми берегами, и приближающиеся огни, казалось, висят над самой водой. Поравнявшись с ними, он попытался рассмотреть дома или хотя бы общий контур деревни, но яркий свет слепил и заметны были только отдельные крыши. И крыши эти казались незнакомыми.

Ниже всех огней, у самой воды, он увидел костер: красноватое пламя маялось под ночным бризом и отражалось в реке. «Там же люди! — осенило его. — Раз костер горит…»

— Эй, кто-нибудь! Люди! — крикнул он.

Голос на реке показался громким и звучным. Кто-то ходил у костра — свет его на миг заслонился.

— Дайте лодку! Перевезите!

— Кто там? — спросил невидимый человек.

— Да я это, я! — обрадовался Иона. — Заблудился!

Он ждал затаив дыхание. На той стороне брякнула цепь и через минуту заскрипели уключины.

— Навезли вас, бичей, — ворчал человек в лодке. — Нажретесь и дурью маетесь по ночам… Хозяева, в бога мать… Как щенят бы вас, камень на шею…

Иона дрожал от радости, как недавно от озноба.

— Это какая деревня? — спросил он. — Как называется?

— Во, — выругался мужик. — Ты откуда такой? С Запани, что ли?

— Я из Стремянки! — закричал Иона, хотя лодка уже была рядом. — Из Стремянки я!

Расставив руки, он подождал лодку, вцепился в ее нос и неловко полез через борт.

— Опрокинешь! — прикрикнул мужик. — А чей ты, из Стремянки?

— Заварзин, — сказал Иона. — Василия сын…

— Какой Заварзин? — оживился мужик и перестал грести. Лица его не было видно, только светлеющее пятно.

— Иона я, большак.

Брошенные на воде весла тихонько шевелились сами собой, ледку несло вдоль берега. Мужик сидел, опустив руки.

— Убили, значит, Тимофея-то? — спросил он наконец. — Вместе с женой, значит…

— Убили, — ощущая резкий озноб, вымолвил Иона.

— Осиротили детей, сволочи, — мужик достал портсигар, зажег спичку, и при ее мимолетном свете Иона увидел лысеющего человека с тяжелым лицом. — Что с ребятишками-то решили?