Благодатный месяц нисан, когда зацветала бескрайняя степь и наступала приятная после зимы жара, в этот год отмечен был дурным предзнамением. Из гузских недр Востока налетели степные бури; они срывали юрты, опрокидывали седоков на полном скаку и двигали песчаные холмы. И чуть унялось волнение земли, чуть улеглась пыль, у богоносного кагана Хазарии заломило кости и суставы. Он знал, к чему это: ранним утром примчались с Севера буйные ветры и их разбойный свист заполнил все пространство. По черным, жирным землям, нетронутым сохой, ударил снег, и выбеленная степь объялась незнаемой по весне стужей. Прошла одна суббота, другая, а холод лютовал, словно явился сюда навечно. Тепло нисана было извергнуто на целых пять суббот! Хазария продрогла до костей, внезапная зима валила скот, косила стариков, и, пользуясь непогодой, повсюду бежали рабы, но не достигнув мест, где можно скрыться, тысячами замерзали в степи.
И было пищи волкам и лисицам…
Наведя разор, урон и страх, северные ветры насытились теплом, раздобрились и убрались восвояси. Теперь каган ждал, когда зазеленеет степь, чтобы оставить зимний дворец и кочевать на летний стан, однако ломота в суставах погнала его раньше: там, на озере Вршан, в земле поистине обетованной, есть животворные источники и лечебный ил. Ночью был снаряжен караван – пятьсот коней и столько же верблюдов ожидали часа, когда Великий богоносный каган Аарон изволит выйти из дворца. На огненных коврах персидских, у мраморных колонн ждал многочисленный гарем: под чутким глазом стражников-скопцов тонули в белых покрывалах и озирались по сторонам женщины от всех племен, народов и сторон. Мир вне дворца им чудился таинственным и странным, поскольку они никогда не покидали его стен, не видели иных мужчин, кроме кагана, и сейчас, воспользовавшись минутой, исподтишка, чтобы скопцы не перехватили взгляда, смотрели на погонщиков верблюдов. Это были черные хазары – смуглокожие, жилистые мужи с черными от солнца лицами, из всей одежды лишь набедренные повязки…
А ниже, у подножия колонн, кагана ожидали белые хазары во главе с царем земным, каган-беком. Ослепительно белые одежды их образовали небольшой полукруг перед дворцом; за ним, будто море разливанное, теснились черные хазары. Однако и те, и другие стояли на коленях, ниц лицом, и никто не смел шевельнуться. Богоподобный каган мог явиться в любой миг, и кто бы из смертных, с умыслом или невзначай поднял бы к нему очи и взглянул – мгновенно бы ослеп и умер, как от удара молнии.
Богоподобный облик Аарона пробуждал боязнь, как страшный степной мороз, и приводил в трепет как самих хазар, так и врагов, и этот безотчетный страх рассеивался в человечьих душах. Из всех живущих на земле один лишь каган-бек не посвящен был, но приобщен к Великим Таинствам существования кагана; очистившись огнем, он мог входить в палаты богоносца и видеть его лицо. Потому земного царя хазар называли еще – Приобщенный Шад, и перстень на его указательном пальце с черепом – знаком смерти – был знаком этого приобщения.
Сейчас, среди преклоненного народа, над согбенными спинами, будь они в белых одеяниях или же в рванье, возвышался и стоял прямо один каган-бек.
Тем временем богоподобный молился во дворцовом храме, просил бога, чтобы послал ему путь к летнему стану на озере Вршан. Он не нуждался в посреднике – раввине, и весь обряд отправлял сам. Читая Мишну, вдруг снова ощутил, что ломит суставы, а потом и вовсе стал спотыкаться – одеревенел язык, похолодело нёбо рта и покривились в судороге губы. Ему почудилось, что ветры Севера опять вернулись в степь и принесли стужу. Как правоверный иудей, ничуть не смутившись и невзирая на дурную ночь, он продолжал читать, пока слова священной Мишны не зазвучали так, как звучит ругань у пуганых гузов. Тогда он замолчал и отложил свиток Мишны, однако взял Тору, чтобы прочитать Исход: тонувший в садах райский летний стан напоминал кагану Палестину, где юный Аарон постигал суть Великих Таинств существования Мира. Обетованная земля на озере Вршан манила богоносного из Итиля, как некогда рохданита Моисея из Египта. Всякий год, едва дождавшись месяца нисана и сочных трав в степи, каган совершал исход, а в Хазарии наступала праздничная, подобная пасхальной, неделя – исход в рай летнего стана.
Каган развернул свиток Торы, но и слова прочитать не смог, лишился речи. Онемевшие уста вышли из повиновения, раздавался лишь невнятный хрип и гортанное мычание. И тут богоносный не дрогнул – принялся читать глазами, однако после первых слов с жертвенника неожиданно сорвалась и упала на гранитный пол хрустальная звезда. И будто расчленилась на все свои шесть лучей! Ковчег же закачался, словно на волнах, и тоже был готов сверзнуться на пол, но устоял. Каган выронил Тору и отшатнулся: на его глазах осколки звезды начали таять, словно лед на солнце, издавая смрадный дух.
Знак говорил о смерти! Богоподобный встал на колени и воздел руки.
– Великий Яхве! Небесный Вседержитель! – мысленно воскликнул он, издав устами глухой стон. – Кто-то не дает мне молиться! Или ты посылаешь мне знак смерти?
