Аз Бога ведаю! - [2]

Молчание показалось ему выразительным и зловещим. Руки богоносного заледенели.

– Но почему так рано? Ты сам назвал мой срок – сорок лет! Но я правлю всего половину…

В этот миг Аарон почувствовал, как всегда стремительная и острая мысль, словно конь в песке, стала барахтаться и тонуть, погружаясь в зыбь. Еще через мгновение все было кончено: потухший разум воспринимал лишь то, что видели очи – каменный пол, ступени к алтарю, лишенный звезды жертвенник…

Вошедший в синагогу каган-бек застал его каменным болваном. Богоносный держал в руках свиток Торы и чему-то радостно смеялся. На лице Приобщенного Шада не дрогнул ни один мускул. Он очистил себя огнем, небрежно махнув вокруг головы чадящим факелом, припал лицом к гранитным плитам пола и так подполз к кагану, не отступив от ритуала. Богоподобный не замечал его, раскручивая свиток и метая на пол. Суровой рукой каган-бек отнял забаву, затем поставил на ноги бесчувственное тело и повел в колоннаду.

Хазары лежали ниц – круг белых, море черных. Весенний ливень сек и поливал согбенные спины: богоподобного видел один каган-бек. Он почти тащил кагана к мраморным ступеням, чтобы спустить на площадь и посадить в зыбку, установленную меж двух коней в особой упряжке. Но ступив на лестницу, богоподобный вдруг вырвался из рук, попятился и замычал, тыча рукой в небо.

Сотворенный богом Яхве мир сошел с ума, нарушился привычный ход вещей…

На Севере, в проране среди туч, вставала заря!

Светлый небосклон, пронизанный лучами, раздвинул сумрак, прорвал завесу туч, и отблески зари враз омертвили многолюдную площадь, замок кагана и глаза его – богоподобный был ослеплен! Зеницы глаз исчезли, на мир таращились лишь красноватые белки…

Спустя мгновение закрылось небо, холодные, северные тучи сомкнулись, и осталось лишь светящееся радужное пятно, напоминающее детскую рубашку.

И здесь не дрогнул каган-бек. Прикрыв глаза рукой, он свел богоносного на площадь, усадил в зыбку и хлестнул коней ременной плетью. Едва лошади скрылись из глаз, площадь зашевелилась, закричала:

– Слава богоподобному кагану! Слава!

Выждав расстояние в четверть стадии, за конями кагана помчалась свита, затем поднялся караван, закричали верблюды, погонщики, ездовые на арбах под шатрами, где тихо взирали на суету булгарки, гречанки волоокие, послушные еврейки и нежные персиянки, смоляно-черноволосые египтянки и желтоволосые славянки.

Дождь кончился, когда последний конь кочевья истаял за окоемом степи. Народ же хазарский, проводив кагана, разбрелся по домам, чтобы вкусить вина и праздничных яств. И будто опустел Итиль…

Лишь каган-бек остался на площади перед зимним замком богоносного. Хмуря лоб, он бродил и спотыкался на следах, оставленных коленями и локтями. Потом ременной плетью ударил себя по мягкому голенищу – рядом мгновенно очутилась свита и подвели коня. Приобщенный Шад без всякой помощи вскочил в седло и помчался к своему замку. Через четверть часа тяжелые ворота распахнулись и выпустили в степь летучий кагал с гроздьями коней подводных. Среди всадников был сам каган-бек, обряженный в одежды простого воина…

Сначала он отправился по следу ушедшего кочевья, но вот свернул в неезженую степь и, огибая путь кагана, ушел вперед. Скакали всю ночь и к утру, миновав стороной райский сад на озере Вршан, устремились далее, к Саркелу. Коней меняли, как лучники меняют стрелы, выхватывая их из растворенных колчанов. Трехдневный путь к полудню одолели.

После полуденного зноя хазарский земной царь, неузнаваемый народом, бродил среди купцов, торговцев и менял: шутил, приценялся к товару, слушал россказни бывалых мореходов и смеялся над веселыми зазывалами.

Стараясь остаться незамеченным, он заглянул в лавчонку, где молодой хазарин торговал хлебом. Тут Приобщенный Шад купил ковригу, но заплатил не медью, не серебром, а положил на прилавок свой перстень с черепом. Хазарин неспешно отер руки о фартук, взял плату, поглядел под светом и вернул.

– Одна коврига стоит шесть мелких монет. За твой перстень я бы не дал и одной.

– Я голоден, – признался Приобщенный Шад. – Дай в долг. Я же верну тебе не шесть, а семь монет.

– Если нынче вечером, то семь, – стал торговаться лавочник. – Утром будет уже двенадцать.

– К вечеру я добуду семь, – заверил каган-бек. – Утром я отплываю.

Только острый, внимательный глаз Приобщенного к Таинствам Шада мог угадать в торговце хлебом род священных Ашинов: невозмутимость богоносного наследника престола не проступала сквозь черный, мерзкий лик хазарина.

А вечером, когда прохлада стала клонить горожан в сон и негу, каган-бек в одеждах лариссея – городского стражника, – ступил в лачугу, стоящую за оборонительным рвом Саркела. Там Приобщенный Шад очистился огнем и, припадая лицом к земляному полу, предстал перед наследником.

– Ты ли старший сын богоподобного Аарона? – согласно ритуала спросил он.

– Я старший сын богоподобного Аарона, имя мое – Иосиф, – ответил торговец хлебом.

– Был ли ты в странствии? Ступал ли по дорогам Иудеи? Или сидел в своей лавчонке?

– Отправлен в странствие был младенцем, но вернулся мужем.

– Что же делал там столько лет?