Рой - [117]
— Не знаю, — признался Иона.
Мужик несколько раз глубоко вздохнул, затянулся папиросой, освещая лицо, однако Иона так и не узнал его. Лодку развернуло носом к деревне, огни пропали за спиной, и лишь запечатленные зрением пятна их стояли в глазах. Мужик резко выплюнул окурок и решительно взялся за весла.
— А что тебя носит-то здесь? — с прежним недовольством спросил он. — Дома горе такое…
— Намок я, заблудился, — пробормотал Иона. — Это что за деревня?
— Яранка…
Иона привстал, качнул лодку.
— А огни? Ведь тут и нет никого…
— Погляди теперь, нет! — зло ответил мужик. — Наехали, паразиты…
И замолчал, громко сопя и взбуравливая веслами воду. А Ионе хотелось говорить, рассказывать, только он не знал, с чего начать. Лодка ткнулась в берег у самого костра, так что брызги попали на угли.
— Ты что же, мокрый насквозь? — вдруг спросил мужик. — Рваный какой-то… Грейся давай! Замерз?
Иона прильнул к огню, мгновенно окатившись паром, затем сел на пустой ящик и вытянул ноги. Повязки где-то слетели, но ссадины уже не кровоточили.
— Как ты считаешь, бог есть? — спросил Иона.
— Чего? — недобро протянул мужик.
— Бог, говорю, есть?.. Он спас меня сегодня. В запани чуть не утонул… Теперь вот ты на берегу очутился.
— Сам себя спас, — буркнул мужик. — Если б по воле божьей, так бы не изгваздал костюм-то…
Только теперь Иона разглядел, что пиджак и жилет изорваны в клочья, из дыр на плечах торчал рыжий ватин. Светились белые колени. Мужик примкнул лодку.
— Чего тебя в запань-то понесло?
— Выпил я… А потом утопиться хотел, — признался Иона. — Ну, не то чтобы специально…
— Дурак, — прорычал мужик. — Горя отцу мало?! Если свою жизнь не жалеете…
— Говорю же, по бревнам побежал, да и… Лес-то какой пошел? Значит, не смерть мне…
— Вставай, пошли в избу! — приказал он. — Утопленник… Бегом!
Иона бежал, словно по битому стеклу; болели ноги, спина, жгло исцарапанный живот. Яранку было не узнать. При свете фонарей он увидел с десяток брусовых срубов на месте, где стояли деревенские избы, выведенное под крышу каменное здание с пустыми проемами окон, и куда ни глянь — поддоны с силикатным кирпичом, кучи досок, железобетонных панелей, бетономешалки и стальные конструкции.
Мужик подвел его к сгоревшей избе, посредине которой стояла русская печь, велел обождать, а сам пошел сквозь крапиву, лопухи и нагромождение обгорелых бревен. Долго рылся там, шуршал углем и, вернувшись, бросил к ногам Ионы опорки от старых пимов.
— Обувайся… А то на другой конец топать: стекла, гады, набили — не ступишь.
Иона надел опорки, однако мужик уходить не спешил.
— Вот моя изба, — сказал он глухо. — Печь вот. На ней я и родился. Мать всех нас на печи рожала… Ничего, нич-чего! Заплатят!
И пошел вперед, словно забыв о своем спутнике.
Окна избы старика Ощепкина были закрыты новыми, белеющими в темноте ставнями. Дед с бабкой не спали, видно, поджидали кого-то. Ощепкин впустил их во двор, но только в избе увидел, что пришли двое, и, увидев, нисколько не удивился, даже не спросил, кто, откуда и почему такой мокрый и оборванный. Иона последний раз встречался со стариком лет пять назад, и ему казалось, что Ощепкин не узнает его. Старуха, едва глянув на Иону, тут же открыла сундук и достала белые кальсоны и длинную белую рубаху, подала:
— Переоденься-ка, сынок, продрог, поди…
Иона переоделся, а Ощепкин набросил ему на плечи тулуп и, посадив за стол, подал кружку с горячим сбитнем.
— Ты хоть узнал меня, дед? — хлебая и обжигаясь, спросил Иона.
— Да как же вас не узнаешь? — вздохнул старик. — Если ночью да с шишками приходит человек, известно чей… Намедни отец твой такой же явился, нынче сын…
Мужик вышел на улицу, а Иона полез на печь. Возле порога лежала его одежда, скомканная, как змеиный выползок.
— Я не дрался, — сказал Иона, укрываясь тулупом. — А это что за мужик?
— Да ваш, вятский… Тоже ходит, мается, места не найдет.
Рубаха пахла свежевыстиранным, высушенным еще зимой на морозе бельем. Иона пригрелся, ощущая, как блаженное тепло разливается по телу и притупляет боль, закрыл глаза и спросил:
— Слушай, дед, а бог есть или нет?
— Я, паря, не знаю, — покряхтел старик. — Тоже сомнение берет: есть — нет? Сколько уж смерти прошу — не дает. А кому жить охота — тому смерть посылает… Прости, господи!
Он не видел, как вернулся с улицы мужик, услышал его голос:
— Ладно, спи… Завтра на мотоцикле отвезу. Что ноги-то бить?
Иона вздрогнул:
— Ты погоди, погоди! Я здесь побуду, полежу немного… Я ведь тоже на печи родился.
Невидимый старик бродил по избе и тихо, раздумчиво говорил:
— Что народу не хватает? Что эдакая канитель? Строят да жгут, строят да жгут — не поймешь нынче…
Дети были накормлены, умыты, уложены в постели, и все, что можно постирать и вымыть, постирано и вымыто. Но Катерина сняла с веревки подсохшее белье и взялась гладить. Заварзин молча подошел и выключил утюг.
— Хотела, чтоб на завтра меньше… — начала было она и осеклась.
— Поздно уже, — сказал он, хотя на улице было светло и лишь чуть начинал синеть весенний вечер.
— Там у меня в машине…
— Я исправил, — сказал Заварзин. — Фары не горели.
Она покивала головой, огляделась, словно припоминая что-то, и пошла к двери. Заварзин подождал у окна, когда Катерина сядет в машину, и поднялся наверх. Он хотел заглянуть к детям в комнату, но увидел старца, с баульчиком и фонарем в руках, тяжелая доха прижимала к земле.
Десятый век. Древняя Русь накануне исторического выбора: хранить верность языческим богам или принять христианство. В центре остросюжетного повествования судьба великого князя Святослава, своими победами над хазарами, греками и печенегами прославившего и приумножившего Русскую землю.
На стыке двух миров, на границе Запада и Востока высится горный хребет. Имя ему - Урал, что значит «Стоящий у солнца». Гуляет по Уралу Данила-мастер, ждет суженую, которая вырастет и придет в условленный день к заповедному камню, отмеченному знаком жизни. Сказка? Нет, не похоже. У профессора Русинова есть вопросы к Даниле-мастеру. И к Хозяйке Медной горы. С ними хотели бы пообщаться и серьезные шведские бизнесмены, и российские спецслужбы, и отставные кагэбэшники - все, кому хоть что-то известно о проектах расформированного сверхсекретного Института кладоискателей.
Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.
В каждом произведении цикла — история катарсиса и любви. Вы найдёте ответы на вопросы о смысле жизни, секретах счастья, гармонии в отношениях между мужчиной и женщиной. Умение героев быть выше конфликтов, приобретать позитивный опыт, решая сложные задачи судьбы, — альтернатива насилию на страницах современной прозы. Причём читателю даётся возможность из поглотителя сюжетов стать соучастником перемен к лучшему: «Начни менять мир с самого себя!». Это первая книга в концепции оптимализма.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.