Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации - [85]
Общие же функции по охране правопорядка в русских поселениях Бухарского эмирата выполняли руководители местной администрации: в Чарджуе — воинский начальник (на правах уездного начальника) и подчинявшиеся ему военнослужащие, а в Новой Бухаре, управление которой принадлежало русскому политическому агенту, — «особое лицо по назначению туркестанского генерал-губернатора» [Логофет, 1909, с. 222], официально именовавшееся заведующим административно-полицейской частью города Новой Бухары. В введении последнего находились не только посты охраны (нанимавшиеся на добровольной основе из числа местных русских подданных), но и арестный дом, а в начале XX в. даже поднимался вопрос об устройстве в Новой Бухаре тюрьмы, поскольку упомянутый арестный дом вмещал лишь до 15 человек [ЦГА РУз, ф. И-1, оп. 9, д. 114].
В 1908 г. в столице эмирата Старой Бухаре была учреждена должность русского полицейского чиновника, однако его обязанности оказались настолько расплывчаты, что никакой пользы от его деятельности имперские власти не получили, не сумев даже принять предупредительные меры в отношении вышеупомянутой «суннитско-шиитской резни» в январе 1909 г.[90] И лишь сама резня заставила туркестанского генерал-губернатора А. В. Самсонова обратиться к бухарскому эмиру Абдул-Ахаду за согласием об учреждении в Бухаре русского полицейского управления. В результате в марте 1911 г. эмир был вынужден дать согласие на создание такого управления со штатом 12 человек, которые должны были финансироваться совместно Россией и Бухарой, причем из российской казны выделялось 2 тыс. руб., а из бухарской — 5,98 тыс. руб. (к февралю 1915 г. все расходы были полностью взяты на себя эмиром).
Т. Г. Тухтаметов специально подчеркивает, что Самсонов выступил с инициативой организации полицейского управления в эмирате исключительно по собственному усмотрению — без согласования с соответствующими министерствами и ведомствами, за что получил строжайший выговор от своего непосредственного начальника военного министра и министра внутренних дел, курировавшего полицию. Полиция, мыслившаяся Самсоновым как еще один инструмент собственного влияния на Бухару, была передана под контроль русского политического агента — ставленника Министерства иностранных дел [Тухтаметов, 1977б, с. 45–46]. Помимо пресечения деятельности иностранных (в первую очередь турецких) агентов, ведших в Бухаре пропаганду против Российской империи[91], полицейское управление должно было вести учет русско-подданных мусульман, желавших получить образование в бухарских медресе. Такие граждане были обязаны иметь соответствующее письменное разрешение от полиции [Там же, с. 47–48]. Вместе с тем данное управление представляло довольно противоречивую структуру. С одной стороны, оно было подведомственно Туркестанскому охранному отделению, с другой — русскому политическому агенту, поэтому особо активных действий с его стороны не предпринималось, поскольку по-прежнему всю работу с местными информаторами осуществляло само Туркестанское отделение [Арапов, 2002, с. 129–130; ЦГА РУз, ф. И-1, оп. 21, д. 726, л. 19]. Статус русских полицейских в Старой Бухаре существенно изменился лишь в 1916 г.
Несмотря на то что мощное восстание 1916 г., охватившее практически всю Русскую Центральную Азию (Казахстан и Туркестан), фактически никак не затронуло Бухарский эмират и Хивинское ханство[92], и даже полицейские чины из Новой Бухары и жандармские чины железной дороги были переброшены в Самаркандскую область для охраны местной системы коммуникаций [Восстание, 2016, № 21, с. 166–167], сложившаяся ситуация заставила имперские власти вплотную заняться организацией полицейской деятельности на территории Бухарского эмирата.
Сначала, под предлогом пресечения распространения восстания на территорию эмирата, Российскому политическому агентству и находящимся в его ведении полицейским чинам были предоставлены широкие полномочия по отслеживанию лиц, заподозренных в сотрудничестве с восставшими и иностранными разведками, что подтверждается рядом сообщений о проведении обысков и изъятии корреспонденции у подозрительных лиц в Старой Бухаре [Восстание, 1960, № 40, с. 62; № 83, с. 139–140, примеч. 23 на с. 719][93].
А осенью того же года была предпринята попытка организации в Бухаре российской полиции, которую возглавил бы собственный начальник. Во главе нее был поставлен чиновник туркестанской администрации Вельман, работавший в тесном контакте с Туркестанским охранным отделением и эмирской стражей. В его обязанности входил надзор за подозрительными русско-подданными и иностранцами на территории эмирата — впрочем, без права розыска и высылки жителей Туркестана, скрывавшихся в Бухаре от призыва на тыловые работы [Восстание, 2016, № 22, с. 167; № 26, с. 171; Чиркин, 2006, с. 282]. Таким образом, можно сделать вывод, что полномочия российской полиции в Бухаре по-прежнему не распространялись на коренное население, которое находилось под надзором местных властей. Стоит отметить, что в это же время Министерство внутренних дел издало специальное положение об усилении полиции на территории России, и она стала формироваться в том числе и в ее азиатских владениях [Нижник, Гугасари, 2012, с. 15; Захарова, 2013, с. 6–7]. Это наводит на мысль, что к 1916 г. включение Бухарского эмирата в состав России представлялось российским властям делом недалекого будущего.
