Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации - [83]

Еще одним фактором, обусловившим внедрение опыта организации казачьих войск в Бухарском эмирате стал процесс интеграции бухарской правящей династии в сановную иерархию Российской империи. Так, эмир Сайид Абдул-Ахад, второй бухарский правитель под протекторатом Российской империи, имел не только придворный чин генерал-адъютанта, множество имперских наград, звание генерала от кавалерии, но и был наказным атаманом Терского казачьего войска, являясь к тому же шефом 5-го Оренбургского казачьего полка [Логофет, 1911а, с. 254; Эмир, 1911]. Аналогичным образом генералом по Терскому казачьему войску числился и его сын и наследник Сайид Алим-хан [Прибытие, 1911]. Тем самым российские власти как бы «ненавязчиво» привлекали внимание бухарских правителей именно к казачьим частям. И в самом деле, в обновленной бухарской армии появились части, которые вполне можно соотнести с российскими казачьими воинскими формированиями.

Безусловно, не следует абсолютизировать использование российского (и в особенности казачьего) опыта в реформировании армии Бухарского эмирата. Когда эмир Музаффар (отец Абдул-Ахада и дед Алим-хана) впервые обратился к российской администрации с просьбой о командировании в Бухару русских инструкторов (обратим внимание — инициатива, опять же, формально поступила именно от среднеазиатского правителя!), к нему были направлены офицеры и унтер-офицеры различных родов войск. В результате к началу XX в. в составе бухарской армии имелись линейные (пехотные) батальоны, артиллерийские батареи и т. д. Однако две гвардейские сотни, составлявшие личный конвой эмира (400 человек при 12 офицерах) и гвардейская конно-артиллерийская батарея (100 человек при 5 офицерах), были сформированы и экипированы именно как казаки. Д. Н. Логофет описывает их следующим образом: «Гвардейские части, 2 конные сотни конвоя и конно-горная батарея расквартированы в гор. Кермине при эмире и имеют форму обмундирования, похожую с казаками Терского войска; на вооружении конных сотен состоят винтовки бердана, шашки и кинжалы. В конной батарее 4 конных орудия, нижние чины вооружены шашками и кинжалами. Лошади карабаирской породы среднего разбора» [Логофет, 1911а, с. 252, 254].

Иностранные путешественники в Бухарском эмирате также обращали внимание на особенности экипировки личной охраны эмира. Американец У. Кертис, побывавший в Центральной Азии в начале XX в., прямо говорит о том, что телохранители эмира сформированы по образу и подобию казаков [Curtis, 1911, p. 123]. Датчанин О. Олуфсен, примерно в то же время также посетивший Бухарский эмират и Хивинское ханство, уточняет, что телохранители хана, ранее состоявшие из сарбазов (т. е. бухарских рекрутов), теперь преобразованы в некое подобие «черкесской гвардии» российского императора [Olufsen, 1911, p. 578]. Таким образом, можно увидеть, что истоки появления «казачьих частей» в Бухарском эмирате — это и участие русских инструкторов, и желание местного монарха до некоторой степени уподобиться своему сюзерену, императору Российской империи.

Военное дело в Хивинском ханстве, с 1873 г. также находившемся под российским протекторатом, было менее развито. Некоторые исследователи склонны считать, что уже с начала XIX в. в Хиве существовала собственная регулярная армия, характеризовавшаяся наличием детально разработанной системы званий и должностей, регулярной выплатой жалования и «социальным обеспечением» [Гул-боев, 2013; 2014а; 2014б]. Однако ни о какой «регулярности» хивинской армии говорить не приходится: ханы имели в своем распоряжении нукеров — собственных телохранителей, которые получали за службу определенные земельные наделы и привлекались для участия в боевых действиях, в остальное время занимаясь своим хозяйством [Садыков, 1972, с. 16]. Воинская повинность распространялась и на кочевые туркменские племена [Погорельский, 1968, с. 34], однако они нередко выступали не на стороне хивинских ханов, а против них.

В отличие от Бухарского эмирата, который граничил непосредственно с Туркестанским краем и был соединен с ним железнодорожным сообщением, Хивинское ханство представляло собой «отдаленный» протекторат, лишенный к тому же транспортной инфраструктуры. Кроме того, Хива была более уязвимой для проникновения европейских эмиссаров, стремившихся не допустить дальнейшего усиления России в Центральной Азии. Поэтому имперская администрация не считала целесообразным модернизировать армию Хивы по аналогии с бухарскими вооруженными силами: существовали серьезные основания, что реорганизованные хивинские солдаты могут сыграть ту же роль, какую сыграли сипаи в Индии в 1856–1857 гг. Неудивительно, что в 1873 г. тысячи хивинских нукеров были распущены по настоянию российских властей: осталось не более 2 тыс. человек, преимущественно следивших за порядком в самой Хиве [Погорельский, 1968, с. 39–40]. Уровень «военно-технического сотрудничества» России с Хивой в этот период красноречиво охарактеризовал хивинский диван-беги (глава правительства) Мухаммад-Мурад, иронично заметивший в беседе с иностранным путешественником, что после установления российского протектората у хивинцев появились ружья «тех времен, когда Наполеон шел на Москву» [Olufsen, 1911, p. 196]