Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации - [82]

В первые годы после установления протектората в бухарской армии «по инерции» сохранялось английское влияние: солдаты носили обмундирование и оружие английского образца, команды отдавались на английском языке [Lansdell, 1875, p. 21–22; Schuyler, 1877, p. 64]. Но уже в 1880-е годы русское влияние стало вытеснять английское за счет присылки в Бухару российских военных инструкторов (см., например: [Фалько, 2016]). Проводилась реорганизация бухарской армии постепенно: к концу 1890-х годов из 25 тыс. воинов эмира только 4 тыс. солдат в столице были укомплектованы по российскому образцу [Curzon, 1889, p. 198–199; Le Messurier, 1889, p. 167][87]. К началу XX в. уже вся армия эмира была организована по русскому образцу, включая обмундирование, вооружение, наличие русских инструкторов, отдававших русские же команды [Логофет, 1911а, с. 252–254; Olufsen, 1911, p. 116]. Даже личная гвардия эмира была сформирована и облачена по образу и подобию казачьих и черкесских отрядов российской армии [Васильчиков, 2002, с. 64; Olufsen, 1911, p. 578].

Иностранцы, побывавшие в Бухарском эмирате в последней четверти XIX — начале XX в., определяют численность войск эмира в 25–30 тыс. воинов [Le Messurier, 1889, p. 168–169]. Но после того как на территории эмирата в 1880–1890-е годы были созданы российские поселения, в них появились российские гарнизоны, общая численность которых в начале XX в. составляла до 8 тыс. человек [Фомченко, 1958, с. 12]. Это позволило российским чиновникам в Бухаре поднять вопрос о сокращении армии эмира [Лессар, 2002, с. 106–107]. К концу 1890-х годов число бухарских воинов уменьшилось до 20 тыс., причем около 8 тыс. присутствовало только на бумаге. А сам эмир Абдул-Ахад заявлял, что готов совсем отказаться от армии, полагаясь на защиту Российской империи [Olufsen, 1911, p. 582]. Однако эти слова лишь должны были подчеркнуть лояльность эмира российской короне, а на самом деле он не собирался отказываться от собственных войск. Напротив, эмир регулярно получал от российских властей новое оружие. Сарбазы регулярно направлялись в отдельные районы эмирата для подавления восстаний, действуя без поддержки российских войск, т. е. справляясь собственными силами. В 1917 г. после падения монархии в России и провозглашения эмиром Алим-ханом реформ в Бухаре в ханстве стали проводиться разного рода массовые мероприятия. В их разгоне также участвовали эмирские войска [Тухтаметов, 1966, с. 52–53, 122, 138]. Однако далеко не всегда бухарский монарх мог положиться на своих воинов. Так, например, в 1909 г., когда в Бухаре начался кровавый конфликт между суннитами и шиитами, и эмир направил войска для прекращения резни, многие сарбазы сами приняли участие в конфликте, причем по обе его стороны [Там же, с. 90].

Также стоит упомянуть о попытках российской администрации сформировать в Бухарском эмирате некий аналог казачьих войск. Как уже отмечалось, во второй половине 1880-х годов на территории Бухарского эмирата по договоренности с эмиром возник целый ряд русских поселений: в 1886 г. в Чарджуе и в 1889 г. в Керки были размещены российские гарнизоны, целью которых было обеспечение безопасности границы Бухары с Афганистаном, фактически находившимся под протекторатом Британской империи. Еще два военных поселения появились в Патта-Гиссаре в 1894 г. и Термезе в 1897, а уже в 1888 г. неподалеку от столицы эмирата возникло русское поселение Новая Бухара (современный Каган), ставшее резиденцией русского политического агента — официального дипломатического представителя империи в Бухаре. К началу XX в. общее число военнослужащих на территории эмирата достигало 8 тыс. человек, причем большинство составляли именно казачьи части, насчитывавшие две бригады с перспективой дальнейшего увеличения их числа [Фомченко, 1958, с. 15–16]. Таким образом, бухарские власти и военнослужащие имели возможность своими глазами увидеть русское казачество, убедиться в преимуществах такого рода войск для своего региона и, соответственно, принять на вооружение некоторые элементы казачьих войск. Более того, в начале XX в. при обсуждении вопроса об охране границ протектората и обеспечении эффективности таможен (в процессе вхождения Бухары и Хивы в таможенную черту Российской империи) Министерство финансов сочло целесообразным доукомплектовать число пограничных войск за счет «вольнонаемных джигитов», т. е. должна была быть создана «вольнонаемная стража, каковая раньше весьма успешно охраняла границы Бухары с русским Туркестаном» [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 173].

Не вполне понятно, откуда должны были браться эти «джигиты». Логично предположить, что речь идет о национальном населении Русского Туркестана, однако в таком случае это решение означало бы их перевод в другие местности, что противоречило идее «милиции», как ополчения, функционирующего в местах собственного проживания. Таким образом, есть основания полагать, что речь идет о бухарских подданных, которые, по согласованию с эмиром, могли бы усилить российский «ограниченный контингент» в эмирате. Характеристика этой «стражи» как «вольнонаемных джигитов» подтверждает намерение формирования подразделений по образу и подобию казачьих — благо такой прецедент уже был создан среди туркмен Закаспийской области. Как известно, туркмены оказали, пожалуй, наиболее ожесточенное сопротивление продвижению русских в Среднюю Азию. Но Несмотря на то что они, подобно остальному населению Туркестанского края, были освобождены от воинской повинности, тем не менее туркменские джигиты охотно вступали в конную милицию: в 1885 г. был сформирован первый отряд, а в 1892 г. действовал уже целый конно-иррегулярный дивизион [Котюкова, 2012, с. 31]. Весьма положительно о боевых качествах туркмен, их храбрости и, что важно, лояльности имперским властям, отзывались как российские, так и иностранные очевидцы. Наверное, наиболее впечатляющую картину возможностей использования туркменской «милиции» изобразил британский журналист Дж. Добсон, побывавший в Туркестане в 1888 г. Пообщавшись с начальником Мервского округа Закаспийской области М. Алихановым-Аварским, он писал: «Он постоянно держит под ружьем 300 туркменов и говорил мне, что за двадцать четыре часа у него могут быть готовыми еще 6 тыс. полностью оснащенных кавалеристов из туркменской милиции. Было бы нетрудно мобилизовать по первому требованию даже большее число, так как любой туркмен — это готовый солдат легкой кавалерии как настоящий казак иррегулярных войск, и ему требуется только огнестрельное оружие и боеприпасы, чтобы вступить на поле сражения». Также журналист отмечает, что русские власти очень высоко ценят туркменских воинов, в результате чего «туркменские солдаты милиционной армии, естественно, гордятся своими русскими погонами и медалями и с готовностью бросились бы в пасть смерти, чтобы завоевать крест Святого Георгия» [Добсон, 2013, с. 164–165]. Вполне возможно, что российская администрация рассматривала возможность привлечения к службе в «милиции» и кочевых подданных бухарского эмира.