Российские оригиналы - [23]

— Я очень хочу! — уверяет Крайний. — Я ведь сам пришeл, то есть согласился, когда меня жена послала. Но я ей говорил: не будет толку! Так и вышло. Извините…

И он выходит — в весеннюю ростепель, он спускается с крыльца и наступает в лужу. Не нарочно, нет, он мог бы попытаться еe обойти по льдистому краю, но он уверен, что, когда будет обходить, оступится — и нога всe равно соскользнeт в лужу. Зачем же быть игрушкой в руках судьбы, лучше уж самому…

Он идeт, с бодрой обречeнностью глядя перед собой, он идeт — Крайний, доброволец-аутсайдер, вольнонаeмник армии неудачников, ландскнехт войска пораженцев, знаменосец арьергарда, с добродушной улыбкой пропускающий вперeд лихих и горячих, суетливых и жаждущих, честолюбцев и героев…

И вовсе не обязательно он знает евангельское изречение о первых, которые будут последними, и последних, которые будут первыми, вовсе не обязательно он заглядывал в словарь Даля, где КРАЙ толкуется как начало и конец, но мы — и очень скоро — ещe не раз вспомним об этом ушедшем истинно российском оригинальном типе человека, который любезно предоставлял нам на наше заносчивое своеволие своe жизненное пространство, всегда готов был посторониться — и всегда во время наших раздоров и споров во время поисков крайнего тихо говорил с виноватой улыбкой:

— Ладно, давайте я…

Л. ЛОХ

Лох. Он же — Лопух (простореч.). Он же — Лапоть, Лапотник (устар.). Он же — Гнилой Фраер, Мужик (тюр. жарг.). И т. п.

Приметы: волосы реденькие, глазки серенькие, а взгляд вообще голубенький. Возможны исключения, но замечено, что чернокудрявых и черноглазых Лохов практически не бывает.

Характерные признаки: простодушие, доверчивость, плохое понимание реальностей жизни при одновременной самообманной хитроумности.

Водится повсеместно, что облегчает ловлю тем, для кого существование лохов так же жизненно необходимо, как для китов — планктон.

Я бы, пожалуй, даже и не взялся за описание этого слишком известного типа, имея в запасе более интересные (Лицедей, Лабальщик, Левый человек, Легенда, Либидчик и проч.), но сама судьба заставила меня посмотреть на Лоха с совершенно необычной точки зрения.

В роли судьбы в мягком купе СВ (где я оказался, само собой, на казeнный счeт) предстал предо мной попутчик, назвавший себя Григорием.

(Сама сцена знакомства была занятной. Я, вошедши и увидев попутчика, счeл необходимым, естественно, поздороваться и представиться. Он поднял брови, протянул руку и сказал: «Ну, допустим, Григорий».)

Григорий, узнав, что я имею отношение к литературе, выказал удивительные познания. В зоне, где он тянул последний срок, объяснил Григорий, начальник был помешан на идее перевоспитания заключeнных классической литературой и подобрал отличную библиотеку. Зеки читали кто по охоте, а кто и в виде дисциплинарного наказания: начальник верил, что к прекрасному надо приучать не мытьeм, так катаньем.

Читая по своей воле, Григорий пришeл к выводу, которым и поделился со мной: вся абсолютно классическая литература описывала лохов. Все эти Бедные Люди, Униженные и Оскорблeнные — лохи!

— Почему? — спросил я.

— Жистянку не секут! — ответил Григорий.

Я не понял, он пояснил — и развернул потом свои тезисы, стараясь не очень ботать по фене, снисходя к моей безграмотности, хотя иногда всe-таки употреблял выражения, о значении которых я догадывался по образной форме, что и другим предлагаю.

Жистянку не секли, по мнению Григория, поголовно все герои Достоевского (в тюремной библиотеке десятитомник его был, Григорий освоил все тома). Раскольников должен был не старуху мочить, а хотя бы Свидригайлова, у которого и капуста водилась и который его сеструху опарафинил. А лучше всего — банкира какого-нибудь. Если собрался уж мочить, то какая разница, кого мочить? — недоумевал Григорий.

— И Онегин лох? — спроил я.

— Полный! Баба сама к нему лезла, а он шлангом прикинулся.

— Хорошо. Но уж Чичиков-то не лох! «Мeртвые души» читали?

— Читал. Лох Чичиков — и ещe какой! Погорел на пустяках — потому что с фуфловым боталом связался!

— Это кто?

— Ноздрeв! Разве можно было с таким болтуном дело иметь? А заимел нейтрализуй его!

— Замочить, что ли?

— Да хотя бы.

— Ладно. А почему Андрей Болконский — лох? Дворянин, герой войны, между прочим.

— Да они все там лохи. Каждый пятый угол ищет, — невнятно отозвался Григорий.

Долго мы ещe говорили с ним, и беспощадно доказывал мне Григорий, что и Печорин, и Рудин, и все чеховские герои — все были лохи, лохи и лохи. И даже тургеневские девушки — лохушки. А уж советская литература — вообще один сплошной лоховник!

— И Остап Бендер даже?

— Не канифоль мозги! Бендер! Вместо того, чтобы этому Корейке простенько пятки подрезать, он на него дело завeл, лошара! У меня бы этот Корейко в зубах тарелочку с голубой каeмочкой принeс и в ногах бы валялся! Нет, — пригорюнился Григорий, — вся эта ваша классика — только про лохов. Про серьeзного делового человека и почитать негде.

— Как же негде? Вон их сколько развелось, книжек про серьeзных деловых людей. На обложках пистолеты, кровь, карты, женщины голые. Чего вам ещe?

— Этого я и без книжек навидался, — поморщился Григорий.