Россия и Дон. История донского казачества 1549—1917 - [223]

Выступление Петровского, которые были бы обычными в 1-й Думе, вызвали резкие протесты правых во 2-й. Он был членом комиссии о наказе, о военно-полевых судах, о неприкосновенности личности. Он поддержал мнение о создании продовольственной комиссии (7 марта), а равно и запрос об истязаниях в Алгачинской каторжной тюрьме (6 апр.). 13 марта Петровский вызвал бурный инцидент. Требуя отмены внедумского закона о военно-полевых судах, Петровский сказал, что правительство, обманывая служилое казачество «видимостью прав, развращая его фальсификацией привилегий, пользуясь железными тисками воинской дисциплины, пустило казачество против освободительного движения…». «Но это могло быть только до времени. Я говорю вам: скоро настанет то время, и оно близится, когда ни один казак не подымет нагайку и не обнажит…»

Оратор не мог кончить, ибо правая сторона резко протестовала. Пуришкевич и граф В. Бобринский кричали об оскорблении армии, Поляков, как астраханец, и Караулов, как терец, заявили о несогласии с Петровским. После долгих попыток восстановить порядок председатель дал слово Петровскому, и тот мог заявить: «От имени Донского края, от имени пославшего меня казачества я говорю – мы с негодованием бесповоротно осуждаем факт военно-полевых судов»[781]. Этот случай вскрыл внутренние разногласия в казачьей группе, в которой, впрочем, Караулов был в меньшинстве.

Остальные три казачьих депутата не выступили ни разу. Из неказачьих депутатов очень выдвинулся Аджемов, но исключительно как к.-д. партийный деятель и оратор по общим вопросам. 30 марта он задал министру юстиции вопрос: «Разве у нас есть самодержавный строй?» – а также привлечены ли по 126-й статье лица, говорящие, что у нас существует самодержавие, и этим ниспровергающие конституционный строй. 13 апреля и 17 мая он поддержал запрос об истязаниях в Прибалтийском крае. По формальным соображениям он высказался 12 апреля против срочности с.-д. запроса об избиении рабочих на фабрике Чешера. На ту же формальную почву он стал и в тот роковой день (2 июня 1907 г.), когда вся левая часть хотела говорить о подготовлявшемся назавтра государственном перевороте. «Только на почве права мы имеем возможность вести борьбу за настоящее народное право», – сказал Аджемов. «Мы будем продолжать работу созидания права на основании конституционных начал», и тогда «вина за этот переворот ляжет на головы министров». И после того как большинство Думы решило не прекращать прений о местном суде, Аджемов продолжал речь о местном суде. И только в конце ее он заявил, что «все темные силы встрепенулись» именно потому, что Дума «подошла вплотную к реформе в области народной жизни», потому что почувствовалось, что работа Думы «явится народным делом и авторитет Думы укрепится, как начало, реформирующее все сверху донизу». Местных дел, донских или ростовских, Аджемов в своих речах не касался[782].

В противоположность Аджемову, защитником местных интересов выказал себя член Думы от крестьянской курии А.Г. Афанасьев. Первая речь его (7 марта) была посвящена необходимости создать продовольственную комиссию и местные, общественные, а не чиновничьи продовольственные органы. Продовольственное дело, сказал он, надо поручит «не тем людям, которые ходят в эполетах с широкими лампасами», а тем, «которые стоят ближе и сами голодали». 12 апреля он выступил по аграрному вопросу. Он подчеркнул, что он – представитель от крестьянства Донской области, которого там более миллиона и от которого он попал в Думу только один. «Это уже дает знать, что мы там почти пришельцы…» Он возмущался представителями правой, оскорблявшими крестьянство. «Не Петербург – деревню, а деревня кормит», – сказал он многозначительно. Он резко обрушился на Пуришкевича за слова его, «что крестьяне не потому голодны, что у них мало земли, а потому, что они ею не могут управлять…»[783]. «Крестьяне, – сказал Афанасьев, – голодают не потому, что у них мало земли, а просто потому, что у них ее вовсе нет». И казак голодает. «Да неужели же, господа, вы не помните, что его, казака-то, нет в настоящее время (в станицах), а есть только казачки и казачата?!» «Господа, вы кидаете этим казакам целыми комками грязь в глаза… Рубите тому орлу крылья, под которым хранится ваше состояние…» Пуришкевич не сказал, где казачья земля. «Есть земля, есть и в России земля, да кто ею владеет?» И Афанасьев подсчитал, что на Дону под частным коннозаводством числится около 800 000 десятин, под калмыцким – 165 708 десятин, да во временном арендовании содержится богатыми людьми 1 055 919 десятин, а всего почти 2 000 000 десятин находятся в руках «у кулаков богачей, которые давят нас, получают скотину – половину с нас дерут, да один рубль за десятину, да целковый за то животное, на котором мы пашем, а между тем нам надо своих детей кормить, да казачек и казачат».

Афанасьев привел пример коннозаводчика, который пользовался 2700 десятин земли, а за это обязан был «поставлять под кавалерию» 8 лошадей, да еще за деньги, от 140–260 руб. Афанасьев предлагал отдать те же земли крестьянам, которые с 2700 десятин даром давали бы лошадей государству, да еще с верховым солдатом на придачу». Переселение в Сибирь он считал насмешкой: лучше бы вывести туда крупных землевладельцев, и дешевле, и земли бы много сразу очистилось. Агрономы не принесут пользы, когда нет земли у крестьян. Мобилизованные солдаты в 1904 г. заявляли ему, что со слободы, у которой 1500 десятин земли, у них брали по 10 чел. в год в солдаты (с 800 душ муж. пола). Если с каждых 150 десятин брали по человеку, то сколько же солдат должны были бы выставить Голицыны и Шереметевы. Этой социальной несправедливостью, осознанной солдатами, и объяснял Афанасьев поражение 1904–1905 гг. «У нашего солдата чего-то выпало из сердца». Закончил он совсем не кадетским заявлением, что землею могут пользоваться лишь те, кто на ней живет и трудится