Россия и Дон. История донского казачества 1549—1917 - [217]

Представитель оренбургского казачества Выдрин, поддерживая запрос, сказал: «Казаки покорно пойдут против внешнего врага, но бороться с гражданами своего отечества они не желают. Правительство должно понимать, что нельзя без конца эксплуатировать казачество, что терпение его может быть исчерпано…» Представитель оренбургских казаков Свешников заявил, что «если казаки не будут уволены, то они самовольно разъедутся».

Кубанские казаки Кочевский и Бардиж поддержали запрос. Астраханский казак говорил о тяжести казачьей службы, но полагал, что члены Думы, вносящие запрос, в сущности, говорят казаку, чтобы он не исполнял своей присяги. Васильев, возражая Араканцеву, заявил, что казаки-избиратели не просили его «вывести из тины» казачьей жизни, что интересы казачьего населения чужды Араканцеву, ибо он избранник Таганрога или Ростова. Письма же и наказы из станиц левым донским депутатам написаны им по их собственной просьбе. «Казаки не просят освобождения, а просят улучшения их быта…» Однако Савостьянов вынужден был с кафедры признать, что при выборах казаки обращались к депутатам с просьбой, «чтобы внутренний режим был построен на выборном начале, как это у нас некогда было», и о «распределении войсковых запасных земель по станичным юртам». Этому сочувствовал и он, «но о роспуске казаков – этого не было».

Харламов, возражая Васильеву, заявил: «Вопрос о том, чтобы казачьи полки 2-й и 3-й очередей в будущем социальном и юридическом переустройстве войска Донского были уничтожены, в местном обществе на устах у всех казаков от мала до велика… Это общее желание…» Из получаемых писем Харламов процитировал заявление 41-го донского полка, который «просит предложить Думе, государственным представителям, ходатайствовать о роспуске его не позже 20 июня, «а если не распустят – едем домой…». Харламов напоминал о 300-летней боевой службе казачества, когда «рожденное свободным народом, оно было для государства оплотом». Он протестовал против отдачи казаков в руки полицеймейстеров, «которые с болезненно-расстроенным воображением, сослепу пускают эту военную силу туда, куда подскажет им один их панический страх пред крамолой». Равным образом, протестовал он и против отдачи казаков «во власть и распоряжение помещиков, становых приставов и полицейских урядников».

Харламов протестовал также против донских депутатов, которые «не отделяли высокого имени монарха от тех людей, которые играют этим именем, от тех… истинных двигателей власти, которым мы здесь постоянно выражаем и каждую минуту будем выражать недоверие…».

По окончании прений запрос о казачьей мобилизации был принят единогласно[760]. Политическое значение этого запроса было весьма велико. Впервые со всенародной трибуны раздался голос представителей казачества, указавших на тяжкое положение казака и проведших черту между казаком и реакцией, которой он в то время по принуждению служил.

Практический результат был лишь тот, что правительство прекратило дальнейшую мобилизацию казачьих полков на борьбу с освободительным движением. Демобилизация же началась не так скоро.

Глава 47 Вопрос о казачестве и казачьей земле в 1-й Думе. Судьба донских депутатов 1-й Думы после ее роспуска

Вопрос о казачестве, вопрос о самом его существовании был поставлен на очередь гораздо ранее прений 13 июня. Он был поставлен всею совокупностью обстоятельств, в которых находились и казаки, принимавшие участие в усмирениях, и вся Россия, сочувствовавшая освободительному движению. Первым, кто выступил в Думе с заявлениями по казачьему вопросу, был оренбургский депутат Седельников. Но выступлению его предшествовали многочисленные выступления левой прессы и сатирических журналов[761].

Депутат Седельников (Оренбург. губ.), говоря в заседании Государственной думы 29 апреля об амнистии, сказал, что старый строй «вооружал одни слои населения против других, и наше казачество оказалось одним из таких слоев, который, являясь верноподданным своему Монарху, оказался врагом своему народу. Этого не должно быть – Государственная дума должна сделать так, чтобы не было братоубийственного сословия казачьего, как сословия военного, отделенного китайской стеной от остальных.

Казаки должны быть такими же гражданами, и первым шагом к этому должно быть возвращение всех казаков, несущих внутреннюю службу, домой. Это первый шаг, после которого необходимо приступить Думе к обсуждению казачьего вопроса»[762].

В речи своей 3 мая Седельников вернулся к вопросу о казачестве. Он выразил сожаление, что ни один из 16 казаков, бывших (в то время) в Думе, не попали в комиссию по составлению ответного адреса, «а между тем крестьянский и казачий вопросы так тесно связаны между собою». Из того, что казаки в Саратовской и других губерниях «производят укрощение аграрных беспорядков, нельзя делать вывода, что это особая порода живых людей, у которой нет хозяйства, ни общественных, ни экономических интересов». Надо, чтобы из адреса «и казаки поняли, что они не забыты, чтобы они могли наконец вздохнуть свободною грудью, чтобы могли наконец убедиться, что будет положен предел тому дикому положению вещей, когда они, сознавая себя братьями русского народа, должны были по приказу властей быть его внутренними врагами…».