Россия и Дон. История донского казачества 1549—1917 - [216]

Первым оратором выступил Араканцев, отметивший, что российское правительство отменило «выборное войсковое правление на Дону», «выборных казачьих атаманов» и «древний сбор» казачьей общины, ввело военное управление, «произвол, царство беззакония…». «От военного министра и до станичного атамана – это была власть карающая и милующая, имевшая одну тенденцию убить в казаках все, что только способно было не мириться с этими оковами». Казаков лишили просвещения руками «злодея Святополк-Мирского», им прививали презрение к «кацапам» (великороссам) и «хохлам». Затем их послали против «дорогой и для казаков общей нашей родины…». «Обнищалый теперь, оторванный от общей родины и запертый в клетку военного управления, задавленный совершенным бесправием, казак сделался слепым орудием в руках правительства…» «Мы не хотим этого, – восклицал Араканцев, – мы протестуем против этого… Мы хотим возвратиться под свои боевые знамена, чтобы всегда быть готовыми для нужд родины, но не для прихоти помещиков, заводчиков и фабрикантов…» Араканцев призывал не бросать упрека казакам: «Эти люди такие же жертвы нашего страшного правительства, как солдаты под начальством Мина, Сиверса, Соллогуба…» Араканцев призывал «к единению для общей борьбы против общего врага…».

Затем Крюков художественно изобразил процесс превращения «людей простых, открытых, людей труда в живые машины, часто бессмысленно жестокие». Солдат переживает этот процесс в казарме, казак – всю жизнь. «Даже в домашней жизни, в мирной обстановке казак не должен забывать, что он прежде всего нижний чин, и всякий начальник может распечь его за цивильный костюм, за обувь, за шаровары без лампасов…» «Что такое земский начальник в сравнении с нашим военным администратором, для которого закон не писан ни в буквальном, пи в переносном смысле слова…» «Никакая казарма, никакая солдатская муштровка не может идти в сравнение с этим своеобразным воспитательным режимом, сковавшим все существование казака…»

«Всякое пребывание вне станицы, вне атмосферы начальственной опеки, всякая частная служба, посторонние заработки для него закрыты, потому что он имеет право лишь кратковременной отлучки из станицы… Ему закрыт даже доступ к образованию, ибо невежество было признано лучшим средством сохранить воинский казачий дух… Современный военный режим интересы офицера резко отделил от интересов казака, даже противопоставил их, и недоверие к офицеру теперь резко сквозит во всех общественных отношениях казака…»

«Казак дорожит своим званием», ибо в прошлом у него «была полная, свободная жизнь широкой удали, та совокупность прав личности, которых теперь добивается русский народ». Крюков напоминал также о казачьих протестах в станицах, в кубанском Урупском полку, в третьем сводном донском полку, об арестах среди казачьих офицеров. Он нарисовал картину оскудения Донского края и «благодеяния правительства», которое семьям мобилизованных казаков отпустило «значительное месячное пособие – один рубль в месяц, чтобы казаки старались на усмирениях народа…».

Депутат Васильев, несомненно инспирированный начальством, возражал против запроса, ссылаясь на § 14 Основных законов и уверяя, что он не подлежит обсуждению Думы. «Нужда и горе казака – велики, но казак на это не ропщет…» Он ропщет «на крамольщиков, которые… вынуждают правительство мобилизовать войска…» Его избиратели просили передать «революционерам, чтобы они оставили свою опасную игру, которая ведет Россию на гибель. Поиздевались, и достаточно…».

Васильева поддержал Куркин, заявивший, что «казаки знают, что должны нести службу до тех пор, когда Царю, призвавшему их, угодно будет распустить их по домам».

Савостьянов находил, что полицейская служба «не присуща казаку-воину», и «сочувствовал роспуску 2-й и 3-й очередей», но считал лишним «ходатайствовать, чтобы казаки были уволены без воли государя домой». Он уверял Думу, что Харламов хочет возродить старые уходы казаков со службы на Дон самовольно и «навязывает казакам свободу…». «Уж не такую ли свободу, которою казаки 300 лет тому назад пользовались. Правда, тогда они никому не подчинялись и жили только в зависимости от самих себя, да и меж собой-то ладу не было: кому хотели, тому служили, на чью сторону захотели перейти, на ту и переходили. Но теперь время не то…» И Савостьянов отстаивал необходимость безусловного и слепого повиновения начальству.

Запрос поддержали представители казачества – уральского Бородин и оренбургского Седельников. Бородин говорил, что уральское казачество отлично поняло сущность конституционного устройства, и прочитал присланный из Пензы протест казаков 7-го Уральского казачьего полка против полицейской службы казачества. Седельников указал, что станичные атаманы, противопоставляющие с думской кафедры службу казаков царю – службе их отечеству, оказывают плохую услугу царю. Он привел письмо казаков Хоперского округа Донской области с протестом против депутата Васильева и полицейской службы, «положившей на все казачье войско несмываемое пятно…». «Наши деды и прадеды, – писали хоперцы, – были все равные между собою, и мы не знаем, откуда в нашем обществе взялись дармоеды-помещики, которых охраняют наши казаки». Аналогичные письма сообщил Седельников и от имени казаков 17-го Оренбургского полка из Перми и 14-го полка из Оренбурга.