Роман с Польшей - [13]

 — писал А. З. Дмитровский. — Да, «тысячи офицеров легли в сырую землю в Катыни и Пятихатках». Да, «тысячи красноармейцев… до сих пор продолжаются споры о том, сколько красноармейцев погибло в польском плену». Всё это страшная правда. Но автор тем более прав: «Не мы там были, не мы убивали, но давайте ещё раз извинимся друг перед другом и начнём с нуля». Создать что–либо путное на взаимных «фобиях» невозможно. И как не согласиться с автором в том, что у нас, кроме политиков и госчиновников, есть обыкновенные люди, соль соли земли, которым «изрядно надоел истошный вой, поднятый вокруг жгучих проблем нашей общей истории». Ведь и вправду, по наблюдению автора, «поляки похожи на русских», и русские, добавим от себя, так похожи на поляков!»

Варшава, кладбище Повонзки. Памятник жертвам Катыни

В последний раз А. Дмитровский позвонил мне незадолго до своего 80-летия и сообщил о том, что предложил мою книгу студентке Калинградского университета для дипломной работы. А потом он сказал мне, что недавно успешно прочитал доклад о моём романе на форуме славистов в университете польского города Ольштына.

И ещё, в связи с этим романом, был мне один сюрприз. Я получил письмо из Польши, где обнаружил копию письма из канцелярии президента Польши Л. Качиньского. Письмо было адресовано Эдварду Куровскому, который, по всей видимости, отправил мою книгу польскому президенту. «Уважаемый Пан! От имени Президента Речи Посполитой Польши Пана Леха Качиньского благодарим за книгу Алексея Петрова «Полонез по–русски, или Заграница. pl.ru». Книга направлена в Президентскую Библиотеку. Примите уверения в искреннем уважении, а также пожелания успешной реализации всех Ваших планов».

Я писал книгу почти шесть лет, и вот она написана, и с моих плеч словно свалилась нелёгкая ноша, потому что, во–первых, тема казалась неисчерпаемой и я уже думал, что никогда не сумею закончить свой труд, а во–вторых, мне очень хотелось написать о том, какой я увидел Польшу. И, что не менее важно, получилось так, что книга вышла как раз в те дни, когда польский писатель Эдвард Куровский праздновал своё восьмидесятилетие. Мне очень хотелось, чтобы и он, и его друзья, и все те, кто помогал мне в работе, прочитали этот роман. И моя мечта сбылась.

12

Собешево — это окраина Гданьска, остров орнитологов, окруженный со всех сторон водами Вислы и моря. Мы жили в маленькой частной гостинице, расположенной в ста метрах от реки. За нашей гостиницей, за заросшими хвойным лесом дюнами, в километре от дома, тянулись пустынные пляжи Балтики. По вечерам Висла и небо над ней становились багрово–оранжевыми, и тогда рыбак в маленькой лодочке казался по–настоящему одиноким и маленьким. Возле понтонного моста, по которому мы въезжали на остров, плавали дикие лебеди; над Вислой кружились чайки и бакланы. Изредка над соснами дюн пролетал орлан белохвост. Иногда понтоны моста разводились в стороны, чтобы могла проплыть приземистая старая барка, а за ней — прыщавый от ржавых заклепок катерок. Автобусы и автомобили у светофора терпеливо ждали, когда восстановят мост. Из ближайших пансионатов и санаториев доносилась музыка. В воде Вислы отражался свет прибрежных фонарей. На фоне серого вечернего неба Северной Польши был резко очерчен чёрный силуэт местного костёла. А по утрам на Вислу опускался густой туман, в котором терялись заросли камыша и ориентиры противоположного берега…

Гданьск, Собешево. У понтонного моста

Собешево. Вечерняя Висла

Когда–то Кася прислала мне свои стихи, и мы решили, что я напишу к ним музыку. Мы назвали песню «Висла–блюз». Сегодня эту песню можно послушать на личном сайте Катарины Моквы. По вечерам, возвращаясь из Гданьска в Собешево и наблюдая живописный закат над рекой и лесом, я вспоминал эти стихи.

На берегу Вислы грусть стучит в окошки.

У грусти красный скошенный нос.

Её всегда удивляет радость уток и бакланов.

Каждое утро берёт свою сумку,

Толкает перед собой тележку с рыбой или без неё

И катится, катится по деревушке.

На берегу Вислы хаты немного кривые,

Чуть хромые, паршивые, скрипучие.

Покосившиеся мосточки у воды

В компании с прыщавым катерком или без него

Всё время слушают крики чаек.

Опустится грусть седой цаплей

На сосновый мостик в хвойное утро.

Мысли её испачканы рыбьей чешуёй,

Немного скользкие и пьяные…

Кася подарила мне на память кусочек янтаря — гладкий, матово–желтый сгусток тепла размером с ладошку младенца. Этот янтарный самородок уже два года лежит у меня на столе и напоминает мне о багровых закатах над Вислой, о звоне карильона гданьской Ратуши, о весёлой суете Ярмарки святого Доминика, о меланхолическом шелесте волн Балтийского моря, о длинных песчаных пляжах у заросших соснами дюн…

2007