Роман одного открытия - [71]

Георг остановил на секунду испытующий взгляд на Баргазовой. Баргазова не опустила глаз, только густая краска снова залила нежно-матовую кожу на ее щеках.

— Насилие в революции?.. — с неожиданной силой переспросил Георг. — Революционное насилие является показателем духовного уровня, на котором мы застаем современников… Когда у общества угнетаемых материально и духовно людей отнята возможность естественного развития, тогда общество реагирует на основании того права, которое ему предоставила природа: права бороться…

Овес Рудко слушал, затаив дыхание. Не только сама мысль, но и сила, с которой она была высказана, а также простота высказывания поразили его. Георг продолжил уже спокойнее.

— Если народ в борьбе прибегает к насилию, пусть угнетатели спросят себя, что они сделали до сих пор для воспитания людей, к которым относились как к вещам… Революционный народ не «виновен», когда борется… Напрасно Достоевский приплетает к революции Петра Верховенского, «Бесы» не в революции… Прежде появились Катковы, Нечаев пришел после них…

Позже, когда Рудко шел домой, в душе у него шумела как река все то, что говорил Георг в течение целого вечера.

Елена Баргазова в короткие паузы рассказала необыкновенную биографию нелегального. Это еще больше разожгло интерес Рудко к Георгу.

«…Георг принимал участие в гражданской войне в южных областях России… Он попал в плен к белым, и они присудили его к смертной казни… Спасли его от расстрела крестьяне одной артели и помогли пробраться к красным…

В свое время, это было давно, в Болгарии, в своем родном городе он поджег уездный суд, чтобы сгорело дело уличенных в конспиративной деятельности товарищей… С тех пор он нелегальный… Двенадцать лет прошло, четыре из них в тюрьме, — странно улыбнулась Баргазова, — вроде «Невского, скитальческая, нелегальная жизнь.

Георг эмигрировал в Турцию, странствовал по южному побережью Средиземного моря, прошел пешком из Каира до Александрии. Из Александрии на русском торговом пароходе отправился в Марсель. От Марселя до Парижа ехал зайцем, пока его не поймали и не ссадили, как безбилетного. Работал на мебельной фабрике. Потом в ресторане мыл посуду.

Возвращается в Болгарию. Начинается Октябрьская революция в России. Во время войны он сидит в тюрьме и там организовывает бунт заключенных. Из тюрьмы ему удается бежать. В самый разгар гражданской войны в России, в которой находит взбунтовавшуюся русскую армию, возвращающуюся на родину, он вместе с нею, через Румынию, добирается до Одессы. Из Одессы он едет в Москву. В первый же вечер, по приезде в Москву, за пятьсот рублей (все его деньги) слушает Шаляпина.

Оставшись без денег, он был принужден ночевать на открытом воздухе. На глаза ему попалось объявление, что ищут агитаторов. Пошел в комиссариат народного просвещения. Утром должен был явиться к комиссару.

— Кто ты такой?

— Болгарин.

— У тебя есть документ от тесных социалистов?

Георг усмехнулся:

— Есть… От болгарской полиции!

Он показал полицейский бюллетень, в котором, под его фотографией, сообщалась биография как опасного конспиратора, годами разыскиваемого полицией. Большевик-комиссар похлопал его по плечу и оставил на работе в комиссариате…

Тем временем в Болгарии происходят Владайские события. Георг решает возвратиться на родину. Он рассказывает одному черногорцу, что в Болгарии происходит революция, хочет вернуться домой и участвовать в ней. Черногорец возражает:

— Вот хватил!.. Где Москва, а где Болгария!

Георг рассердился:

— Я знаю, что филистер не отправится по нашей дороге, потому что жмут ботинки. Но когда и наша страна в огне, мое место там, среди моего народа!..

По возвращении из России он снова попадает в тюрьму, но еще в первый месяц друзья организовывают его бегство».

— Как раз тогда он и посетил нас однажды летом в коммуне…

Баргазова улыбнулась глубокими «околдовывающими» глазами.

— Вот как он рассказывал в коммуне о своем возвращении в Болгарию:

«Я возвращался из Москвы в 1918 году, в октябре… Как только приехал в Болгарию, о которой читал в киевских газетах, что прогнала Фердинанда и объявила революцию — остался разочарован: полицейские царя Бориса прогуливались по Варненской набережной точно так же, как в свое время при Фердинанде…

Газеты, которые просмотрел в Варне, меня убедили в том, что эхо сентябрьских событий окончательно заглохло».

— В сущности, в коммуну он приезжал на короткое время. Там мы и познакомились — я и Эрнестина… С тех пор, уже годы, он неуловим, полиция считает его оборотнем, о нем уже носятся легенды, — снова улыбнулась лучистыми глазами Елена Баргазова.

«Вот почему он почти всегда говорит шепотом», — подумал Рудко, мысленно повторяя рассказ Баргазовой.

— В коммуне мы упивались его вдохновенными словами, необыкновенными мыслями… Он зажег в нас веру в торжество русской революции… Тогда мне шел шестнадцатый год. Он мне казался много старше меня, а ему было всего двадцать четыре года… Вечерами под огромным орехом мы слушали его допоздна. Тут мы скрывали от глаз властей нашего опасного гостя…

Овес Рудко много раз мысленно возвращался к впечатлениям того вечера и рассказу Елены Баргазовой.