Роман одного открытия - [72]

Он живо представлял себе Георга, видел, как он улыбался Баргазовой. В ушах звучал его шепот:

— Насилие — свобода: противоречие, как открытая рана, мучительное, неизбежное в логике революции… Мы не станем меняться шапками с насильниками, но и не остановимся на философии бакалейщиков, превращающих социализм в лавку, социальную революцию в мелочную бакалейную торговлю… Мы боремся за свободу, а являемся рабами догм, начинаем преклоняться перед идолами… За догмой человека забыли.

Он неожиданно желчно напал на фанатическое преклонение перед личностью:

— Только духовный раб и лицемер кланяются шапке Гесслера… Мы боремся за новую культуру — без рабов…

Рудко вспомнил, что после этого он вдруг заговорил о сентябрьском восстании в двадцать третьем году:

— …Для полиции дело было совсем простое: она заклеймила мученический месяц, как неблагонадежный, и потопила в крови начало одной общественной драмы, пред духовной фабулой которой, в один прекрасный день, станет на колени человеческая совесть.

Он засмеялся:

— Какая ирония! Как раз из среды, которая веками служит мракобесию, вышел величавый образ попа Андрея.

Брови у него нахмурились, глаза засверкали:

— Лилипуты резали народ, но он остался бессмертным и титаном.

Рудко не мог забыть его гневных выражений, когда он говорил о настоящем:

— Народ вышел на борьбу с сонмом темных сил… Погибают люди, погибает народ во тьме; молчание преступно — и мы говорим…

— Все было ложью, все, чему нас заставляли поклоняться в темноте. Право попирать людей — ложное право. Нет такого права зверствовать! Право на жизнь и свободу есть истинное право, потому что оно естественное и общее право…

— Мы являемся свидетелями лицемерного и жестокого времени, когда погибает все, что не покупается и не продается… И когда перестанут продавать людей, рабство исчезнет, потому что потеряют ценность знаки, на которые покупают людей…

Высказываемые Георгом мысли будоражили Рудко, в корне меняли его представления.

Ему опять вспомнилась подкупающая улыбка Георга.

— Идеи имеют смысл, поскольку они выражают пробуждение нашей собственной совести. Мы ищем нравственность в гармонии между словами и делами…

Овесу Рудко живо представился конец этого необыкновенного вечера.

… Сказав последние слова, Георг неожиданно поднялся, улыбнулся.

— Разболтался. А сейчас не время для долгих разговоров.

Елена Баргазова спустила ноги с оттоманки. Георг с легким удивлением взглянул на нее.

— Георг, — прошептала неуверенно Баргазова, — мне не ходить с тобой к друзьям?

Георг от всего сердца расхохотался:

— И я тоже хорош, не подумаю о других.

Он сразу стал серьезным, втянул голову между плеч, в голосе задрожала трагическая нотка:

— Возможно, что я очень плохой человек… какой хотите, но никогда я не был подлецом.

Он коснулся рукой локтя Баргазовой, потом обернулся к Эрнестине Грациани:

— Нет, это не для женщины… попасть в котел, в котором сейчас кипит ненависть угнетенных.

Он снова перевел взгляд на Баргазову:

— Елена, ты знаешь, я иду в восьмой квартал — к бай Милану и другим приятелям. Ты их знаешь… — В его глазах снова засветилась ирония, — мужчины с бородами, которые не моют по субботам головы, не меняют каждую неделю носков. Сурово там… Мы увидимся с тобой на лекциях профессора Матеева, или, еще лучше, — в сквере перед Академией Художеств к вечеру, знаешь когда… Мы ведь уже коллеги, — добродушно рассмеялся он, — я добыл студенческий матрикул, легализировался…

Эрнестина Грациани живо вскочила на ноги:

— Не для женщин!.. Мужчины с бородами!.. Георг, как тебе не стыдно говорить такие вещи? Турок ты такой! Где же это борьба проходила без женщин?

— Женщины появлялись потом…

— Когда скомандует муж-повелитель, — вызывающе взглянула на него Баргазова.

— Ну ладно, — рассмеялся Георг, — напутал… Но действительно случай такой — особенный, хотя и совсем простой: я иду туда по одному неприятному делу… Нет, — иронически засмеялся он, — мы не собираемся совершать ограбление банка «Гирдап» или убивать из засады… профессора Нулева… Поймете, когда станет известно… Для этого дела достаточно троих крепких молодцов и… — Он снова улыбнулся, на этот раз немного небрежно. — Нет, без пистолетов не обойдется, Елена…

— Георг, — Елена Баргазова подбежала к входной двери и, повернувшись к нему лицом, как бы преградила путь, — ты ведь обещал не брать больше в руки оружия.

Георг нахмурился, в глазах заиграли огоньки, прошептал:

— Я знаю — поднявший меч, от меча погибнет… Жестока диалектика истории. Прежде всего, нужно освободить человечество от зверского насилия господ. После этого, — он снова иронически усмехнулся, — займемся чтением у теплого камина этики Паульсена о победе зверя в человеке, будем ласкать внуков и перелистывать «Крейцерову сонату», если, разумеется, будем иметь счастье яснополянского мудреца — отрастить себе белые бороды…

Он исчез так же неожиданно, как неожиданно исчезла ирония в его глазах. Елена Баргазова сдержанно вздохнула, снова взобралась на оттоманку и поджала под себя ноги. Ее густые волосы тяжелой волной падали на плечи, несколько черных завитков затеняли глаза. Она начала рассеянно перелистывать альбом, потом подняла голову, отбросила рукой назад волосы, улыбнулась Рудко и Эрнестине и живо вскочила на ноги.