Роман одного открытия - [74]

— Такого человека можно только любить или… ненавидеть. Он всем волнует — не оставляет в покое. Заставляет думать, чувствовать, жить, бороться. Но я счастлива, — вдруг громче зазвучал ясный голос Пробирки. — Даже, знаешь, Рудко, я бы не желала быть гражданкой будущего мира, в котором не будет борьбы… Скучным мне кажется этот мир без драм.

— Почему без драм? — горячо возразил Овес Рудко. — Ты думаешь, что не будут рождаться такие люди как Баргазова и Георг?

— Я в этом убеждена — не будут рождаться! По крайней мере, такие как Георг — это детище нашего кровавого века насилия и борьбы за лучшее будущее… Это не я, — от чистого сердца расхохоталась она, — это Георг так говорит. Это его мысли… — Она слегка поморщилась, но скоро ее обычная улыбка озарила лицо. — А в «лучшем мире» за что будет бороться Георг?.. Нет, Рудко, даже и ты, и я, мы детища этого ненавидимого нами общества, хотя и незаконные… Если не погибнем, мы внесем нашу тоску по прошлому, наше опасное недовольство… Георг — в «безумстве храбрых» зачата его душа… Он даст все, всю свою неукротимую страсть, огненную мысль, ненависть, кровь любви — народа, бедноты… Ах, как он любит бедных, простых людей и как страстно их защищает от лжецов и насильников!.. А Елена глубокая, гордая натура — она не потерпит быть «на закуску», «отдыхом», «лакомым кусочком» — слишком сильно у нее чувство собственного достоинства и еще сильнее ее любовь… Я уже сейчас вижу… Но нет… Разве не в этом сила и красота любви?! А я? — улыбнулась ясными глазами Пробирка. — Кого я люблю, кроме самой себя? Всех и все: весь свет, людей, музыку, искусство, Георга, Данко, Баргазову, тебя, Белинова, Нону, Радионова… Да, Рудко, когда же ты меня сведешь с этой необыкновенной женщиной? — Она погрозила ему пальцем: — Ах, вы — все вы влюблены в жену Белинова, Нону. Потому что недоступна, не так ли? А что она, недоступна? — Эрнестина лукаво взглянула на Рудко.

— Не знаю, — Рудко вздохнул. — О Ноне не следовало бы так говорить…

— Хорошо… А ты молчишь… Ну выкладывай, Рудко.

— Вот что, Эрнестина — ты понимаешь, но когда я тебя слушаю, думаю, что ты стараешься вывернуться. Не очень то тебе хочется иметь новые заботы — достаточно тебе Баргазовой. Но знаю, что ты уступишь и… да, и для Ноны Белиновой — любишь ты влюбленных женщин.

— Потому что сама не могу влюбиться, так что ли? — перебила его с повеселевшими глазами Эрнестина.

— Может быть, не знаю, мне все еще непонятно женское сердце, и при помощи ультрамикроскопа не могу проникнуть в его сокровенные тайны. Но я вот что хочу от тебя — совсем серьезно. Знаешь, хотя ты и в отпуску (профессор вас разогнал — тебя, Данко, я единственный остался в институте), Белинов не имеет успеха в нашем институте. Я думаю, что он является жертвой какого-то шантажа. Он гордый, сразу понял, выдержал, но не знаю, до каких пор… Профессор пожелал говорить с ним с глазу на глаз, но Белинов отказался… Видишь ли, я думаю, что мы должны ему помочь.

— Что ты хочешь от меня? — ободряюще улыбнулась Пробирка. — Я всем сердцем с Белиновым и Ноной, хотя и знаю ее только по твоим рассказам, вижу ее лучезарный образ в твоих глазах… Что ж, ты может быть хочешь, чтобы я соблазнила этого моржа, профессора Оттокара Биловена?

— Перестань шутить… Твой покойный отец ведь был в близких отношениях с тем капиталистом — Иваром Гольдманом? Недавно целый ряд новых тонических препаратов из его лабораторий получил одобрение в нашем институте. Их связывают какие-то нити, которые их взаимно обязывают — крупного дельца и профессора. Мы можем по линии семейных связей попросить Гольдмана заступиться перед Биловеном за успех открытия. Ни черта ему это не стоит…

Овес Рудко вдруг умолк и с изумлением уставился на Эрнестину Грациани, которая с хохотом повалилась на оттоманку, всплескивая руками.

— В чем дело? Что с тобой? Чего ты смеешься?

— Ах, уж эти мне мужчины, — старалась овладеть собой Пробирка. — Как это вы мужчины друг друга совсем не знаете! Ты хочешь, чтобы этот хищник помог Белинову!.. Ивар Гольдман и Асен Белинов — поистине гоголевский случай! Да если он только пронюхает про заработки, так он твоего Белинова вместе с его открытием проглотит и глазом не моргнет… Постой! — вдруг вскочила Эрнестина. — Да не только Белинов, но и твоя Нона Белинова может стать жертвой… Нет, Рудко, не по адресу обращаешься…

Овес Рудко попытался было ей возразить. Эрнестина проворно закрыла ему рот рукой:

— Слепец мой, любимый, молчи, раз не знаешь… Что вы будете делать… такие как ты, Данко, Васко Дюлгеров и как Асен Белинов… Вы думаете — все что летает, можно есть. Да, вот — вам нужно было родиться позже, в эпоху будущего, когда ханжи и насильники не смогут дышать…

Она снова сердечно улыбнулась:

— Опять Георг! Это все его мысли, выражения… Я потеряла собственную оригинальность.

Она погладила его по голове:

— Постой, Рудко, ты из деликатности ничего не спрашиваешь о Баргазовой. Горько тебе. А ты должен знать. Потом опять вернемся к Белинову… Что мы делали тогда, в те незабываемые годы, когда были влюблены в Чернышевского и «Что делать?» было для нас литературным евангелием?.. Георг увлек нас тогда. Нам было семнадцать-восемнадцать лет — Елене, мне и еще одной, ты ее не знаешь, самой благородной среди нас, Венче, Невене Поповой. Она скончалась… Елена была первой ученицей в гимназии. Невена шла непосредственно за ней. Я немного отставала от них — не любила школы… Предстояли нам экзамены на аттестат зрелости. И мы решили, все три, бросить гимназию, уйти в народ, стать работницами! «Хождение в народ»!.. Баргазова и Невена были освобождены от экзаменов. И что же случилось? Восьмиклассники организовали экскурсию через Тырново, Трявну, Габрово в горы. Мы решили бежать через Балканы… Но Баргазова вдруг заколебалась. — Надо получить аттестаты и уж после этого… Она и раньше настаивала на этом, но Георг насмехался над такими мелочными расчетами: «Какую борьбу вы собираетесь вести, если не решаетесь растоптать в пыли эту бумажку на ложное образование!..» Но Елена осталась непреклонной. Она ничего не оставляла на половине дороги. Вернулась, а мы с Невеной поехали дальше, в Сливен. Там нас поджидал Георг. Тогда-то и произошла та… необъяснимая истории… Арестовывают Баргазову, освобождают, снова задерживают. Хотели узнать, куда мы бежали, где Георг. Пронюхали… Два раз ее отпускали — чтобы поразмыслила, даже пробовали ее бить… Не перенесла обиды гордая девушка. А может быть и боялась, что не выдержит. Одна осталась… Но нет, не выдала своих подруг! Стиснула зубы — все отрицает, легче ей было умереть… Не удалось им попасть на следы Георга… Какая обида толкнула ее в Дунай?.. Георг не дал ей о себе знать… Полиция снова ее искала, дали ей срок — сказать. Выпустили до вечера… Скиталась, заходила в гимназию. Почувствовала себя одинокой, брошенной… К вечеру спустилась на берег реки, сняла жакет, положила его на землю, сверху бросила берет, нагнулась к воде, обрызгала себе лицо. Потом медленно вошла в быструю текущую реку, все дальше и дальше (она умела плавать). Течение ее понесло, она исчезла под водой… Видели ее рыбаки, но пока поняли в чем дело, буйные волны подхватили ее и понесли к Белому повороту… Так мы его называли — там река разделяется на несколько рукавов, которые серебрятся и на гальке отмелей, и на косе… Вытащили из воды. Забирают ее друзья, скрывают по селам, а нас полиция арестовала на фабрике, как конспираторов. Дальше ты уже знаешь…