Роман одного открытия - [73]

— Ухожу к себе, больно много выпало на мою долю сегодня вечером. Эрнестина, проводи меня, пожалуйста, до дверей. — Она приветливо помахала рукой Рудко. — Спокойной ночи!

Рудко проводил ее сочувственным взглядом.

Эрнестина Грациани обняла подругу нежной рукой, которая выделилась как луч на закругленных, матово-смуглых обнаженных плечах Баргазовой. Обернувшись с дружеской улыбкой к Овесу Рудко, она бросила через плечо:

— Ты ведь не торопишься, мне еще нужно поговорить с тобой.

Минут через десять Эрнестина вернулась. В ее больших миндалевидных глазах застыла влага, но на губах играла неотразимая улыбка. Она села за пианино, подняла крышку, и пальцы забегали, как дождевые струи, по клавишам.

Глубокие тона бурно вылетали, как неожиданно вспугнутые птицы, которые слепо бьются в закрытые окна. Потом побежали как ручей, запенившийся среди скал; зашумел звучный поток бурлящих вод, высоко взлетели бисерные капли, полетели стаи жаворонков. Запела, зазвучала вся близкая вселенная.

Нежные пальцы Пробирки извлекали из пианино волшебные звуки музыки Бетховена. Она играла, опустив голову… прикосновением перекрещенных рук к клавишам; как опытный наездник, она дернула серебряный повод, последний аккорд замер трепеща, угас как луч заката.

Эрнестина захлопнула крышку и встала против задумчивого, заслушавшегося Овеса Рудко.

— Ну говори, я же вижу, что тебя что-то мучает.

Рудко поморщился и пристально взглянул на Эрнестину.

— Елена Баргазова очень его любит?

— Очень… к сожалению. Как может любить только Баргазова, дико, до смерти.

— А он?

— Георг? — с удивлением взглянула на него Эрнестина. — Неужели ты не понял? Эх, вы, слепые дети… Слепые, слепые, — тихо зашептала она, приглаживая нежными руками мягкие светло-шелковые волосы. — Такие люди, как Георг, разве рождаются каждый день?.. Что представляет любовь женщины Елены Баргазовой для такого… страшного человека, который и себя держит в ежовых рукавицах, будучи предварительно осужденным сгореть в огне…

— Почему, разве Георг не может любить?

— Дело совсем не в любви. Есть нечто другое… Ну да брось, Рудко. И мне трудно понять.

— Нет, Эрнестина, говори, говори, — загорелся молодой человек, — мне ужасно нравится Георг; как это вы до сих пор его прятали, только теперь я чувствую, что соприкасаюсь с незаурядным человеком, сильным, мужественным… Кто он такой? Ты знаешь его больше сердцем.

— Уж если ты так хочешь… О Георге можно говорить целую ночь напролет… О, как мы его ждали в коммуне, все оживало, заслышав его шаги. Когда он появлялся — это были праздники… Но вот если бы не случилось другое…

— Что?

— С Баргазовой. За Баргазову я и тогда опасалась… Да ведь ты не знаешь, мы тебе не говорили… Елена бросилась в Дунай. Ей было восемнадцать лет. Друзья спасли ее. В то время Георг исчез, а вскоре вслед за этим распалась и коммуна… Ох, какие споры — «за» и «против» Георга!.. Знаешь, что может тебе показаться особенно странным — это человек со страшной совестью и вопреки этому… Нет более жестокой драмы, как сконцентрировать в себе ум, сердце, волю лучшей части народа, человечества, сгореть за них и остаться безымянным, не иметь угла, где бы мог го лову преклонить… Я слышала, как он стонал и охал во сне: «Как волка затравила ты меня, жизнь!..» В другое время он был бы гением — мыслителем, философом, открывателем новых истин, новых миров. А теперь? Имеет дело с бородатыми типами, с пистолетами, вздыхает, словно на плечи ему взвалили муку всей земли… На ходу питается крохами жизни, а совесть у него горит, что совершает преступление. Тот, кто готов отдать все за других, стыдится взять то, что из любви ему принадлежит…

— Ты изображаешь его каким-то святым!

— Святым?.. Ах ты, ручной кролик, — она неожиданно растрепала Рудко волосы, — если он тебя услышит, уничтожит иронией… Рудко. Ты знаешь, какой репутацией пользуется в некоторых кругах Георг?.. Среди этих «святых», пуритан, «вегетарианцев», «стопроцентных революционеров», как он их клеймит… Раз он мне сказал: «Разбойником меня считают…», но главное другое. Теперь он исчезнет в мрачных кварталах бедноты, в своем «царстве низов», как он его называет. Что он там делает, с кем встречается, словно там черпает он свои силы, туда устремляет орлиный взгляд… Опасно влюбиться в Георга, любовь к нему может убить. А Елена Баргазова такая… как сказать… цельная натура, и она сгорит. Ее любовь мрачна — ничто ее не остановит и… она разобьется о гранитную скалу, как ослепленная неожиданным пожаром птица… То, в коммуне, было только прелюдией. Настоящая драма сейчас начинается… Если бы я могла ее остановить. Если бы Георг был более заурядным. Если бы были другие времена… Не знаю…

Эрнестина замолчала, задумалась. Как будто устала. Продолжила:

— Каждый носит в своем сердце катастрофу в этом мире… демонов. Мы все осуждены, — улыбнулась какой-то новой, скорбной улыбкой Эрнестина. — И знаешь? Когда я говорю, думаю, вижу устремленные на меня его глаза, его улыбку — мне кажется, я думаю его мыслями! Куда он нас ведет?..

Рудко вздрогнул от неожиданной ревности:

— И ты его любишь!..

Эрнестина как-то по-детски улыбнулась: