Роман одного открытия - [69]

— Господин Лайкеевич, мы можем быть левыми и правыми, можем резаться и вешаться — вы иностранец в нашей стране… Гостеприимство обязывает вас не вмешиваться в наши дела!

Удар был неожиданно сильным. Лаборант-«аристократ» сжался, побелел.

Целых три месяца профессор Биловен преследовал его по манере, по мелочам, ассистента. (Лаборант пожаловался и профессор перевел его к Ладженко). Профессор приходил пораньше по утрам в институт, чтобы застать его врасплох, еще не приступившим к работе; выйдя из лаборатории, он через несколько минут неожиданно вновь входил, держал открытой дверь в свой кабинет и входил к Овесу Рудко каждый раз, когда у него был Бекриев.

Данко тонко высмеивал плоские «номера» профессора, сам будучи всегда занят, на посту за своим рабочим столом.

«Я не дам тебе возможности сделать мне ни одного замечания за неисправность, медлительность, — гневно усмехался он. — Ты меня не поймаешь в ненаучной форме, дорогой профессор Оттокар Биловен, со злобными твоими хитростями… А без меня, пока что, не можешь обойтись».

Профессор краснел, он замечал насмешливые огоньки в глазах ассистента, который неизменно был занят своим препаратом под микроскопом, и в конце концов отступал, «размягчался», впадал в обычное состояние лени, делался снова любезным.

Профессор Биловен прекрасно сознавал свою выгоду… Но Бекриев знал хорошо, что профессор Биловен только ждет подходящей минуты, чтобы припомнить «уступки». Не забывал он, что и молодой «граф» позже найдет возможность отомстить из-за угла…

Но у Данко Девятого вала был «вкус к риску», он не только знал себе цену, но и глубоко сознавал исторический перевес своей позиции, моральное превосходство прогрессивного человека.

Он замечал, что эти люди дрожат за свое будущее — по его мнению, вполне основательно, — особенно профессор Биловен, который уже попробовал «лютого перцу социального переворота».

В сущности Данко понимал, что это были различные формы глухой, иногда открытой, но чаще подпольной, внутренней, классовой борьбы двух течений в институте. Он презирал и «графского отпрыска», выброшенного на болгарский берег вместе с разбитыми волнами контрреволюции в России, когда революция и гражданская война вызвали ее на последний двубой, когда русские крестьяне, рабочие, моряки и солдаты искоренили ее, как бурьян, со своей земли.

Когда профессор Биловен был принужден согласиться на сотрудничество в его институте молодых научных работников, он ловко подсунул среди них и своего протеже. Позже профессор увеличил число верных ему людей еще несколькими «сотрудниками», и в институте создалась хорошо известная атмосфера недоверия, интриг и глухой борьбы двух лагерей, знакомая на всех меридианах мира, разделенного на господ и рабов.

Так создалась в этой атмосфере и оппозиция профессору Биловену в институте во главе с д-ром Эмилем Бекриевым.

Каждую среду Эмиль Бекриев и Овес Рудко ходили на «конспиративную» вечеринку, подслащенную музыкой у Пробирки, и там Данко давал простор своей иронии няд подлыми проделками профессора, а Овес Рудко горячо отвергал псевдонаучные выводы из их опытов в институте Оттокара Биловена.

Тут обсуждались новые «веяния» в биохимии и физиологии. Разгорались научные споры. Иногда их четверка перерастала в пятерку, даже в девятку — приходила новая молодежь, были привлечены и некоторые друзья из кружка Асена Белинова, «имевшие заостренный вкус к политическим проблемам», — по выражению Данко: художник, историк, архитектор Васко Дюлгеров.

После последней вечеринки у Асена Белинова в «конспиративном» кружке появился особенный интерес к молодому лесничему Радионову, но было трудно его найти — он неожиданно появлялся в кружке Белинова и, по свойственному ему обычаю, так же неожиданно исчезал в своих родопских лесах.

Так эта духовная коммуна поддерживала не только дух конспиративной оппозиции биловеновской «научной» тенденции, но и морально готовилась к событиям, которые назревали и непременно должны были быть горячо обсуждены в тесном кругу друзей.

Коммуна нарочно не приняла в свою среду Асена Белинова, чтобы не отвлекать его от интересных научных исканий и не подвергать опасности его научную репутацию.

Тут обменивались секретной политической информацией, новой, конспиративной литературой, резко критиковали внутреннее политическое положение.

Недавнее появление в их кружке нового человека вызвало необходимость считаться с опасностями, действовать осторожно и обдуманно.

Человек был нелегальный.

Однажды историк привел к Эрнестине Грациани Бориса Радионова. Радионов познакомился с нелегальным, который произвел на него огромное впечатление, и, с присущей ему решительностью и вкусом к сильным ощущениям, пригласил его к себе в Родопы. Нелегальный, сидевший сгорбившись, поднял брови, устремил проницательные, с веселыми искорками, глаза на Радионова и вполголоса промолвил:

— Если буду принужден…

Рудко его видел в этот вечер впервые в доме Эрнестины Грациани.

Эмиль Бекриев был близко знаком с нелегальным еще во Франции, в Париже, в котором в течение ряда лет молодые болгарские революционеры различного «калибра», преследуемые реакцией, после белого террора в Болгарии, нашли приют и гостеприимство. Нелегальный был в центре революционной болгарской эмиграции — его необыкновенная биография и духовный облик поразили воображение Бекриева…