Роль читателя. Исследования по семиотике текста - [105]

Подобные клиенты-читатели составляют аудиторию, которая готова платить за наслаждение, доставляемое повествованиями, сделанными согласно гарантированным рецептам. В эпиграфе к первой главе Драмы (цитата из Рабле) упоминается / challan / что значит именно «клиент», «покупатель».

Выражение / vous qui faites vos malins /[436] (в названии третьей главы) – это насмешка над предполагаемыми читателями («умниками и хитрецами»), кто ожидает, что повествование будет построено по привычному сценарию. Именно ради такого читателя текст не пренебрегает столь заштампованными выражениями, как, например: / la pauvrette s’enfuit, furtive et rapide comme fait la biche en les grands bois /[437] или / ces billets ne tombèrent pas dans l’oreille de deux sourds /[438]. На каждом шагу подтверждается: «Эта история соответствует стандарту».

Однако текст не отказывается и от того, чтобы вызвать у возможного критического читателя подозрения относительно своей (т. е. текста) подлинной стратегии. Такие выражения, как / c’était à croire /, / un jour, pourtant… un soir, plutôt /, / bien entendu /, / comment l’on pourra constater /[439], – столь явно ироничны, что опровергают утверждаемое ими в самый момент утверждения. Но подобная стратегия речевых актов становится вполне очевидной лишь при втором чтении. При первом чтении наивный читатель увлечен знакомым процессом повествования; он «воздерживается от недоверия» и строит догадки о возможном развитии событий. Любые экстенсиональные сравнения он «берет в скобки» и входит в мир Драмы, как в свой собственный.

8.2.2. От структур дискурса к структурам повествования

На уровне структур дискурса Драма не создает особых проблем декодирования-интерпретации. Персонажи названы и в достаточной степени описаны, кореференции вполне очевидны. Читатель легко распознает топик дискурса и определяет его изотопии[440].

Поскольку дискурс выглядит «классическим» и реалистическим, никаких особых проблем в нем не видно. Данные из энциклопедии читателя легко включаются в процесс актуализации текстового содержания. Мир Рауля и Маргариты выглядит как мир самого читателя (по крайней мере, читателя образца 1890 г. или того, кто может отождествить себя с читателем «веселых девяностых»). Разве что эпиграфы вносят некоторое семантическое усложнение: они герметичны и в интертекстуальном отношении довольно загадочны. Но при первом чтении эпиграфы можно опустить (не так ли обычно все и делают?).

В остальном стратегия текста явно направлена на установление доверительных отношений между автором и читателем: автор постоянно напоминает о себе с помощью разговорных сигналов (/ bien entendu /[441], / dis-je/[442] и т. д.), присутствие читателя подчеркивается прямыми обращениями к нему автора (/ je vous souhaite /[443] и т. п.).

Шаг за шагом читатель как будто вовлекается в «жалость / сострадание» (см. «Поэтику» Аристотеля), т. е. в эмоциональное соучастие: de te fabula narratur[444]. И все это для того, чтобы затем – вслед за «жалостью / состраданием» – возбудить в читателе «страх / ужас» (там же), т. е. ожидание неожиданного.

Но простота и непроблематичность уровня дискурсивных структур (структур дискурса) – лишь кажущиеся. Синтаксический механизм кореференции, быть может, и однозначен, но зато семантический механизм коиндексации (со-указания) отнюдь не столь же прост.

Когда в пятой главе Драмы появляются Тамплиер и Пирога, читатель должен подумать, что это – Рауль и Маргарита (или что, по крайней мере, одна из масок – это один из супругов). Такая идентификация подсказана письмами в главе четвертой: поскольку в одном из писем сказано, что Рауль пойдет на бал одетый Тамплиером, а на балу присутствует Тамплиер, то, стало быть, Рауль и Тамплиер – одно лицо (то же [mutatis mutandis] справедливо и для Маргариты).

В плане логики такое умозаключение неверно (подобным же образом можно было бы сказать: коты – животные; моя борзая – животное; следовательно, она – кот).

Но в плане повествования такое предположение более чем оправданно. В сознании читателя возникает типичный интертекстуальный фрейм, весьма обычный для повествований XIX века: это топос[445] «якобы неизвестного персонажа». В популярных романах глава могла часто начинаться с описания некоего якобы неизвестного персонажа (обычно так или иначе переодетого, замаскированного), в котором даже самый невнимательный читатель легко узнавал одного из уже прежде появлявшихся героев повествования. В конце подобных описаний автор, как правило, «обнажал прием» и признавал тот факт, что М-Читатель уже должен был идентифицировать этого «неизвестного» персонажа: «Как наши читатели уже наверняка поняли, таинственный посетитель был не кто иной, как граф Имярек…» Подобным же образом читатель Драмы ожидает прочесть: «…Тамплиер был не кто иной, как Рауль».

Так, посредством инференциальной прогулки-вылазки[446], обусловленной интертекстуальным фреймом, М-Читатель Драмы устанавливает кореференциальную связь между именами и местоимениями, относящимися к персонажам в главах с первой по четвертую (с одной стороны), и теми именами и местоимениями, которые относятся к персонажам в пятой главе (с другой стороны).