Роль читателя. Исследования по семиотике текста - [104]

.

При всем том сам текст – кристально честен. Он не говорит ничего такого, что заставляло бы полагать, что Рауль и Маргарита собираются на бал. Пирога и Тамплиер на балу описываются без всяких намеков на то, что они – Рауль и Маргарита. Нигде ни разу не говорится, что у Рауля и / или Маргариты есть любовница (или любовник). Поэтому именно сам читатель (как эмпирическая случайность, не зависящая от текста) должен взять на себя ответственность за все ложные умозаключения, возникающие во время чтения, и за все инсинуации относительно моральных качеств Рауля и Маргариты.

Однако сам текст постулирует именно такой тип скорого на догадки читателя как один из своих структурообразующих элементов. Иначе зачем в шестой главе говорится, что Тамплиер и Пирога «оба… вскрикнули от изумления», когда обнаружили, что они – не Рауль и не Маргарита? На самом деле единственный, кто должен был бы вскрикнуть от изумления, – так это эмпирический читатель, который построил ложные гипотезы и питал ожидания, не подтвержденные текстом…

Но дело еще и в том, что читатель и должен был строить именно такие гипотезы и питать именно такие ожидания. Драма берет в расчет возможные ошибки читателя, потому что она сама их тщательно спланировала и спровоцировала.

А если ошибки читателя были искусно спровоцированы, почему же тогда текст отвергает их как ложные умозаключения? И почему, отвергнув, затем все же некоторым образом их легитимирует?

Урок, подразумеваемый Драмой, по сути дела – последовательно противоречив. Альфонс Алле говорит нам, что не только Драма, но всякий текст состоит из двух компонентов: из информации, предоставляемой автором, и информации, добавляемой М-Читателем, – при том что вторая определяется и направляется первой (в разных соотношениях свободы и необходимости). Чтобы доказать эту [мета]текстуальную теорему, Алле побуждает читателя пополнять текст информацией, которая противоречит фабуле, вовлекая его тем самым в совместное сочинение истории, которая не склеивается как целое. Несостоятельность Драмы как фабулы – это подтверждение теоретических предположений Алле и торжество его метатекстуального доказательства.

8.2. Стратегия структуры дискурса

8.2.1. Стратегия речевых актов

Чтобы создать М-Читателя как возможную стратегию интерпретации, необходимо использовать определенные семантические и прагматические средства. И наша новелла сразу же сплетает – по всей поверхности дискурса – тонкую сеть из иллокутивных сигналов и перлокутивных эффектов.

С точки зрения грамматики в тексте доминирует первое лицо (повествователь), который на каждом шагу подчеркивает тот факт, что некто (внешний по отношению к фабуле) повествует (как бы подмигивая читателю) о событиях, в истинность которых нет необходимости верить. Иными словами, с помощью этих не слишком изящных вмешательств первого грамматического лица косвенным образом (и не без некоторой двусмысленности) заключается своего рода взаимный контракт вежливого недоверия: «Вы не верите тому, что я тут рассказываю, и я знаю, что Вы мне не верите; но, не забывая об этом, следуйте за мной с благожелательным соучастием, как если бы я говорил Вам правду».

Для заключения этого контракта веры-недоверия используются разнообразные гиперкодированные выражения:

a) / à l’epoque où commence cette histoire /[429] – это своего рода указатель вымышленности, подобный сказочным зачинам типа /жили-были/;

b) / un joli nom pour les amours/[430] отсылает читателя к гиперкодированным литературным конвенциям, особенно характерным для эпохи символизма;

c) /bien entendu/[431] – это своего рода отсылка к интертекстуальным фреймам, которые должны быть известны читателю;

d) /Raoul, dis-je…/[432] – в очередной раз подтверждает присутствие повествователя, чтобы тем самым разрушить ощущение (которое может возникнуть у читателя) реальности повествуемого;

e) /c’était à croire que…/[433] – как бы приглашает читателя строить свои собственные предположения (наряду с предположениями автора), соучаствуя в повествовании; иными словами – отыскивать и проверять повествовательные схемы, скрытые под верхним слоем дискурса, – как это обычно и требуется от читателя художественной литературы.

Данное перечисление легко было бы продолжить, но предоставляем нашему читателю возможность самому отыскать в других главах Драмы подобные приемы.

Текст старательно создает своего наивного читателя как типичного потребителя сюжетов о буржуазном адюльтере конца века – читателя, воспитанного рынком «бульварной комедии». Так, среди прочего, подобный читатель «вызывается на сцену» рядом намеков на его любовь к театральным эффектам (coups de théâtre), а также упоминанием о клиентах-покупателях, готовых платить за «острые», «пряные» произведения. Выражение / simple épisode qui donnera à la clientèle…/[434], стоящее в заголовке второй главы, напоминает первые фразы «Тома Джонса» Генри Филдинга (автора, который четко сформулировал идею о романе как о произведении-продукте, создаваемом для определенного рынка):

«An author ought to consider himself not as a gentleman who gives a private elemosinary treat, but rather as one who keeps a public ordinary at which all persons are welcome for their money…»