Родная земля - [5]

И запылили дороги — гнали ханские воины стада верблюдов и новых рабов в далёкую Хиву.

Не у всех нашлись силы проделать этот мучительный путь — слабые падали, и нукеры хладнокровно убивали их — хану нужны были выносливые работники. И оставались лежать в пыли те, кому жить бы да жить ещё. А живые завидовали им, мёртвым, потому что неволя для них была хуже смерти.

Всё дальше от родных мест уходило и стадо верблюдов, отданных хану. И была в этом стаде неразлучная пара — Ак Эркек и Чал Эркек. Они, как и люди, не хотели покидать свою родину, пытались бежать в дороге. Но их нагоняли всадники, били нещадно и снова поворачивали на север. И всё-таки им удалось вырваться. Они бежали по барханам и такырам, по белому солончаку и снова по барханам. Всё ближе к дому. Их ноздри уже улавливали знакомые запахи…

У них не было сил бежать, когда они увидели впереди всадников. Ханские стражники накинули на них уздечки и снова погнали в сторону от родных мест. Но верблюды не могли двигаться. Их некогда крепкие ноги подкосились, и они рухнули на землю, вытянув шеи. Нукеры били их, пинали, но всё было напрасно. И люди поняли, что верлюдам пришёл конец. И всё-таки они натянули тетивы своих луков, и стрелы с медными наконечниками впились в тела несчастных животных.

— Больше вам не придётся бегать, — смеясь, сказали нукеры и ускакали.

А верблюды были ещё живы. Они медленно поползли в ту сторону, где была их родина, оставляя позади глубокие следы на песке. Смерть настигла их у самого дома. Они так и умерли — один возле другого. Ветер занёс их тела песком, и со временем два больших холма выросли на этом месте.

— Вот что рассказал мне Таги-чабан, — заключил Керим. — И я никогда не забуду этой истории. И тебе советую поразмыслить над ней.

На этот раз Чары не ответил, как обычно, шуткой. Он ехал молча, и лицо его было задумчиво.

И только когда странные холмы остались далеко позади, он сказал, как бы и некстати:

— А вот Куллы-наркоман говорил мне недавно, будто слышал, как в полночь ревели два верблюда.

Он боязливо оглянулся на холмы Эркеков, спросил дрогнувшим голосом:

— К чему бы это?

Керим посерьёзнел и тоже оглянулся.

— Это плохая примета, Чары. Не иначе, как голос дэва [3]. Не к добру он кричал, поверь мне.

Они долго ехали молча, думая о таинственных вещах, творящихся на земле, и о том, как уберечься от действия злых духов, и о другом, что так или иначе связано с нечистой силой и в конце концов приносит человеку несчастье.

Успокаивая себя и как бы оправдывая свой страх, Керим сказал наконец:

— И для батыра и для труса дэв есть дэв, и ничего тут не поделаешь. Надо покориться судьбе, и аллах не оставит нас.

— Судьба у людей разная, — вставил Чары, обретая прежнее спокойствие. — У баев своя, у дайхан — своя. Пропал верблюд у Атанияза, а искать его послал он в пески тебя, сам небось не пошёл… Вот тебе и судьба.

— Так я же был виноват, — возразил Керим. — Мне и отвечать пришлось. А если на совесть говорить, то Атанияз — добрый человек, работу нам даёт, кормит нас.

Чары удивлённо посмотрел на чабана. Чего это он переменился? Неужто испугался? Всю жизнь гнёт спину на бая да ещё нахваливает его…

— Судьба судьбой, — бесшабашно сказал Чары, — а только и мы сами должны о себе думать.

— На то и голова, — согласился Керим, не понимая ещё, куда клонит чолух.

— Вот в моей голове и появилась мысль, — продолжил Чары, хитро посмеиваясь: — а не пойти ли нам к баю, получить, что причитается, да махнуть на все четыре стороны!

— В твоей голове только чепуха всякая и родится, — плюнул в сердцах Керим. — Молчал бы уж…

— Нет, почему? — не унимался Чары. — Всё равно баи не дадут нам житья. А в другом месте, глядишь, и найдём своё счастье.

Керим упрямо молчал.

Чары подождал немного и спросил насмешливо:

— Что ж ты молчишь? Может, тебя обидели мои слова Атаниязе?

— Ничего ты не понимаешь, — беззлобно отозвался чабан.

Он остановился, делая вид, что осматривает отару.

Чары проехал вперёд.

Они повернули отару на юг, к колодцу, у которого решили заночевать. Вода здесь была неглубоко, и трава росла дружно, хоть и вытаптывали её ежедневно тысячи копыт.

Напоив овец, Керим отогнал их в сторону, где на возвышенности зеленела нетронутая трава. Овцы стали лениво щипать её, а Керим, опершись на крючковатую палку, смотрел на них потеплевшим взглядом. Не ему принадлежали эти овцы, но он привязался к ним и радовался, что все они здоровы и сыты, покрыты гладкой шерстью, и курдюки у них тяжёлые, тугие. Ягнята, ещё бестолковые, суетились возле маток, тыкались мордочками в их тёплые животы, блеяли тонко и жалобно.

После ненастных дней установилась вдруг тёплая, тихая погода, и было приятно вот так, на лёгком ветру, стоять и смотреть вокруг — на жёлто-зелёную, с красноватым отливом, тёплую даже на вид землю, на сочный багровый закат, который бросал на холмы и на высокое небо, и на всё живое в степи отблески своего величественного, уже затухающего пожара. По мере того, как опускалось за горизонт солнце, пламя заката бледнело, тени на земле становились всё длиннее, багрянец сходил с предметов, и всё вокруг постепенно теряло свою дневную чёткость, а в низинах обволакивалось сумерками, как туманом.