Родная земля - [3]

И эта его улыбка сделала больше, чем все успокаивающие слова. Люди облегчённо вздохнули: значит, всё будет в порядке, коли Атанияз улыбается.

Они разошлись, судача, а хозяин остался сидеть в юрте, как-то вдруг сникнув, словно бы утомившись от нелёгкого разговора. Нет, он был совсем не так спокоен, как казалось. Надвигалась беда, он знал это и чувствовал, что на этот раз обойти её, миновать будет трудно, ох, как трудно…

Прикрыв глаза, он представил себе отары овец на зеленеющих по весне склонах холмов. Их много, этих отар, за день не объедешь, даже на таком резвом и выносливом коне, как у Атанияза. И они радовали глаз, вселяли в душу горделивое чувство: это всё моё!

Ведь каких трудов стоило ему нажить такое богатство. Атанияз шёл к нему напролом, не считаясь ни с чем, — и губил в зимнюю стужу чабанов, и обманывал их нещадно, и заставлял посылать в пески детей, а если, случалось, провинился — бай сам, своей рукой, жестоко наказывал несчастных. Его ненавидели, а он плевал на чьё-то там мнение, — отары растут, это главное, а остальное не стоит внимания.

И вот теперь у него хотят забрать овец, его единственную радость, его жизнь. Мыслимо ли это!

За войлочной стеной юрты что-то сказала Зиба.

— Ты ещё ничего не понимаешь, — раздался голос Ниязкули. — А это очень серьёзно.

— Да что вы все только об овцах думаете? — воскликнула Зиба. — Хотят пересчитывать — пусть себе считают. Нашли о чём горевать.

— Опять ты суёшь нос куда не следует, — ворчливо вступила в разговор Огульхан. — Отец и братья своим горбом наживали богатство, его хотят отобрать, а тебе всё нипочём.

Атанияз схватил в кулак бороду, потянул до боли, до слёз в глазах. Отобрать его овец!.. Одно-единственное слово стучало в висках: отобрать, отобрать, отобрать…

Где-то возник странный, рокочущий звук. Атанияз замер, прислушался. И вдруг понял: трактор, конь шантана. Его прислала на священную землю предков новая власть, та самая власть, которая хочет отобрать у Атанияза всё…

Глава вторая Легенда о двух верблюдах

Странное название было у этих мест — Ак Эркек-Чал Эркек [2]. Так окрестили два продолговатых жёлтых холма в низовьях Мургаба. Древнее русло реки отделяло эти холмы от степи Ших-Мансура, уходившей далеко на север. И даже на быстром верблюде было трудно пересечь степь за один переход.

За холмами тянулись сухие овраги, вначале глубокие, но по мере удаления в степь мелевшие и, наконец, исчезавшие вовсе, и тогда уже не на чем было остановиться глазу. Чуть всхолмлённая невысокими однообразными барханами равнина поросла саксаулом и тамариском, весною зелёных и цветущих, а летом жёлтых, сгоревших на солнце и покрытых пылью. Эти пустынные растения то образовывали жиденькие, не дававшие тени рощицы, то словно бы разбегались по песчаным склонам барханов. И если бы кто-нибудь смог глянуть на равнину с высоты птичьего полёта, то увидел бы затейливый узор, какой встретишь разве только на туркменском ковре кропотливой ручной выделки. И мягкий яндак, такой неприметный вблизи, вплетал в этот рисунок свою нежно-зелёную нитку, без которой вся картина была бы, пожалуй, грубее и суше.

Каждый день, каждый час, тревожимые ветром, барханы неприметно двигались, перемещая свои песчинки с пологого бока к крутому, — так было в любое время года. И только сейчас, по весне, они неожиданно замерли, словно прислушиваясь к пробуждающейся в них жизни и удивляясь, как это на совершенно бесплодной, гибельной почве сживают, начинают прорастать и тянуться к солнцу бледными ещё стебельками прошлогодние крохотные семечки, с виду и не живые будто бы вовсе…

В полдень, когда нежаркое ещё солнце всё-таки нагрело южные склоны холмов, большая отара ладных, заботливо ухоженных овец медленно приближалась к оврагам. Овцы щипали траву и двигались плотно, — как будто белую шубу осторожно тянул кто-то по земле. Глухой перестук копыт, блеянье овец и молоденьких ягнят, звон колокольца на шее козла-вожака, окрики чабанов — всё это преобразило, оживило пейзаж.

Молодой чабан шёл, а его чолук ехал рядом на ишаке. Следом белый верблюд, величаво вышагивая, нёс на горбу их немудрёный походный скарб. Два огромных лохматых пса, высунув языки и обнажив краткие желтоватые клыки, то шли шагом, то бежали возле отары, подгоняя отбившихся, рыча на непокорных. Они хорошо зиали службу.

Чолук, у которого на не молодом уже, с сеткой морщинок у глаз, лице курчавилась чёрная бородка, сказал чабану:

— Ты странный человек, Керим. Молчишь и молчишь. В степи и так тоскливо.

Керим, уже давно думавший о чём-то своём, поднял на него взгляд, улыбнулся.

— Молчу? Так ты рта не даёшь раскрыть, Чары.

Чолук засмеялся.

— А что — надоела моя болтовня?

— Да нет. Я люблю слушать всякие истории. Только вот…

— Что? — насторожился Чары.

— Если человек дело говорит — хорошо, — сказал Керим. — А если так просто болтает…

Он презрительно сплюнул сквозь зубы.

— Ай, лишь бы интересно было! — беззаботно рассмеялся чолук.

Керим глянул на него мельком, помолчал и сказал негромко:

— Лучше построй один мост, чем сто мечетей, — так говорят в народе.

— К чему это ты?

— А к тому…

Он не договорил. И оба умолкли.