Риторика в тени пирамид - [19]
Один из папирусов сохранил протокол народного собрания Оксиринха, на котором граждане чествовали притана. Среди эпитетов были и такие: архонт «умеренных», спаситель «умеренных»>{202}. Отмечалась также любовь притана к городу, приверженность его к равенству. Магистрат предстает защитником умеренных подобно тому, как это было в демократических Афинах, подобно тому, как это звучало в речах Демосфена.
Но любовь «умеренных» к закону и властям, их безупречность в несении повинностей проявлялись, конечно, лишь в тех случаях, когда этих повинностей нельзя было избежать. Пытаясь избавиться от литургий или налогов, люди самого разнообразного состояния объявляют себя «умеренными», т. е. бедными и несчастными. Так, жители запустевшей фаюмской деревни Филадельфии просят эпарха вернуть их сбежавших односельчан>{203}. Просителей всего трое, но в условиях массового бегства соседей и по причине круговой поруки они вынуждены платить налоги за 500 арур, являясь «людьми бедными и одинокими».
Храмовые служители Афины-Тоэрис умоляют префекта ввиду их бедности («умеренности») не настаивать на погашении растраты. Бедность же служителей заключается в том, что они владеют скромным имуществом, с которого едва могут прожить>{204}.
На заседании оксиринхского городского совета (булэ) в конце III в. н. э. решался вопрос о кандидатуре на обременительную литургию. Некий Птолемеи, сын Эвдаймона, доказывал невозможность для неге нести повинность, так как он является «умеренным» и кормится от своего отца>{205}. В устах Птолемея «умеренный» выступает в значении «не имеющий пороса», т. е. имущества, необходимого для несения повинностей>{206}. Аврелий Гонорат дал поручительство за литурга, последний же ушел от литургии, воспользовавшись покровительством сильного человека. Обманутый поручитель пишет президу, ссылаясь на свою величайшую бедность: «Пожалей меня, бедного (умеренного)»>{207}.
В документах такого рода слово «умеренный» теряет всякую этическую окраску, всякую социальную принадлежность. Оно выражает лишь самоуничижение просителя, стремящегося разжалобить чиновника или членов совета. «Умеренность» окончательно превращается в «бедность»>{208}[6].
Мы отметили несколько «общих мест», «риторических штампов», регулярно повторяющихся в прошениях. Штампы далеко не всегда совпадают с реальной действительностью, обрисованной тем же документом. Риторическое введение говорит о конфликте между богатым и бедным, а перед нами люди приблизительно равного состояния. Сутяжник представлен образцом кротости. Часты случаи неверной типизации. Какую же реальность отражает вся эта риторика? Кому принадлежит идеология прошений?
По мнению В. Μ. Смирина, историческая реальность, присутствующая в текстах школьной риторики, это «образ слушателя с его исторически обусловленным кругозором (мировоззрением, усвоенными понятиями, социальной логикой и т. п.)»>{209}. Риторика прошений отражала, вероятно, сразу три образа — жалобщика, писца и чиновника, которому адресован документ.
Начнем с последнего. Префект или его подчиненный представляли власть, исповедовали официальную идеологию. Как согласуется с этим наличие идей социального протеста в прошениях? Ведь первая и основная задача жалобы — вызвать сочувствие у властей предержащих, добиться решения дела в свою пользу.
Однако если мы обратимся к императорскому законодательству, то встретим там те же идеи, те же риторические общие места. Мы уже отмечали, что термин μέτριοι соответствует термину humiliores императорских конституций. Столь же явным кажется соответствие между динатами и potentiores. Как и в прошениях, мир распадается в конституциях на potentiores и lionestiores; с одной стороны, inferiores и humiliores — с другой>{210}. Государство заявляет о своем покровительстве последним. Для осуществления покровительства создается должность «народного защитника» (defensor plebis, defensor civitatis). Конституция Валентиниана и Валента 364 г. видит назначение этой должности в том, «чтобы защищать народ от притеснений сильных»>{211}.Конституция Диоклетиана против патроциниев 293 г. заботится о tenuiores, которые «часто угнетаются тягостным вмешательством сильных»>{212}. Итак, притеснение сильными слабых — общее место не только риторических вступлений к прошениям, но и императорских конституций.
В законодательстве мы можем встретиться и с другими, известными по прошениям риторическими штампами. Приведем конституцию Валентиниана и Валента (370–373). Речь здесь идет о злоупотреблениях в отправлении правосудия, о кляузах и сутяжничестве. Императоры считают необходимым, чтобы «незлобивое и мирное сельское простодушие» пользовалось всяческой защитой и не обременялось «обманными судебными тяжбами»>{213}. Другая добродетель «умеренных» встает из конституции Диолектиана от 294 г., запрещающей препятствовать «трудолюбию (industria) бедняков и приобретению ими имущества, которое зарабатывается трудами и множеством дел»>{214}.
Правители Египта и прежде «заботились» о египтянах, царских земледельцах и т. п.>{215}. Вообще «народолюбие» царей старо как мир. Еще владыка Вавилона Хаммурапи старался, чтобы «сильный не обижал слабого». Что же нового в риторике императоров, в гневных фразах прошений о богачах, не боящихся закона, презирающих бедность и слабость?
