Риторика в тени пирамид - [18]

Истина, как нам представляется, лежит посередине. Народные представления о ценности земледельческого труда вряд ли могли быть осознаны народом, не пройдя через горнило философских школ, через риторику с ее стандартными формулами, через высокую поэзию.

Современником Горация и Вергилия был некто Птолемагрий или Птолемей Агрий. Отслужив положенный срок в римских легионах, он получил участок земли близ египетского города Панополя. Здесь, на своей земле, ветеран водрузил стелу со стихотворной надписью. Птолемагрий— человек состоятельный. Он достаточно богат, чтобы дважды в год угощать весь народ города Панополя. К. Уэллес выдвинул гипотезу, в соответств1ии с которой сад, где установлена надпись и где работает Птолемагрий, не является источником его дохода. Птолемагрий посвятил сад местному божеству, которого он называет Фебом. На доходы от своего труда в саду владелец и кормит народ Панополя^{185}. И этот весьма состоятельный человек проповедует бедность и земледельческий труд. Надпись гласит:

Вот жизнь Агрия и его детей:

Финики внутри сада и персей вдоль дорог,

Одна кобыла и два вьючных мула —

Предводители благочестивых работ,

Которыми всегда живут вполне философски:

В различных трудах и в простоте,

Вдали от богатства и дурно подражающей зависти^{186}.

«Дурно подражающая зависть» — это почти цитата из Горация:

Выбрав золотой середины меру,

Мудрый избежит обветшалой кровли,

Избежит дворцов, что рождают в людях

Черную зависть^{187}.

Птолемагрий подробно рассказывает, как он вместе с сыновьями «посвятил свои усилия новым персеям, посадив их, старые же, почти засохшие персей с опустевших земель спас, оживив». Он «много трудился телом и душой в благочестивых делах, не заботясь о старости». Нго хвалят за «правильную жизнь и мудрость». И самое надпись он воздвиг собственным трудом.

Можно согласиться с К. Уэллесом относительно характера бедности Птолемагрия: надпись имеет в виду нс бедность, а средний достаток, который греческая мысль всех периодов считала идеальным состоянием^{188}.

К. Уэллес отмечает также, что физический труд никогда не был в почете на египетской земле и крайне редко прославлялся в античности^{189}. Но ведь Птолемагрий славит труд земледельца, причем земледельца самостоятельного, а не арендатора. И в Риме, и во многих греческих государствах такой труд был почетен.

Связь бедности с трудом, но уже не земледельческим, выступает в прошении атлета, «мужа бедного (умеренного) и весьма потрудившегося», проведшего жизнь «в трудах и упражнениях»^{190}. Здесь просматривается стоическая концепция труда как важного средства самовоспитания^{191}. Вместе с тем упражнение, аскеза переходят из спортивной и философской (кинико-стоической) терминологии в христанскую — диакон Аврелий Зоил «упражняется» в кроткой жизни^{192}. Еще одна добродетель бедных — уединение, анахоретская жизнь. Приведенная выше апология Аврелия Исидора упоминает ее вместе с кротостью и земледельческим трудом («а живу я уединенно»)^{193}. Это и неудивительно — речь идет все о том же избегании суеты, алчности, сутяжничества и прочих пороков, присущих сильным (другое дело, что сам Аврелий Исидор от этих пороков вовсе не свободен).

Известна связь христианского монашества (анахоретства) с египетским анахоресисом — бегством крестьян от налогов и повинностей. Путь к пустыне был проложен задолго до появления первых отшельнических келий. Но если беглецы стремились к «одиночеству», то оставшиеся в деревне земледельцы страшились его. Они были вынуждены платить налоги за своих более решительных соседей — этого требовала круговая порука. Поэтому жители Филадельфии просили эпарха вернуть сбежавших односельчан, называя себя «людьми бедными (умеренными) и одинокими»^{194}. Еще в конце птолемеевской эпохи жрецы жаловались стратегу: из-за ухода крестьян они оказались в одиночестве^{195}. Одиночество губительно, сопряжено с бедностью. Но тем, кто находит в себе смелость принять его добровольно, оно дарует некоторую независимость.

«Умеренные» безупречны в несении своих повинностей — это также уходит в идеал созерцательной жизни. Мы уже цитировали прошение 207 г. н. э. Податель его протестует против привлечения к еще одной повинности сверх уже имеющейся. «Будучи прежде зачислен в стражники, я безупречно исполнял эту должность. Одновременно я вношу ежегодно подушную подать, живя земледельческой и мирной жизнью»^{196}. Стражник, избитый солдатом, ссылается на безупречность своей службы: «Ничто не может быть ужаснее и тяжелее насилия. Доживи до столь дочтенного возраста, имея 81 год от роду, я безупречно служу стражником»^{197}. Интересно, что насилие, столь часто упоминаемое в папирусах римского периода, считалось у греков грехом против меры, чем-то противоположным умеренности^{198}. Также и ночные стражники Оксиринха безупречно служат государственным нуждам^{199}.

Безупречность «умеренных» и прочие их добродетели вызывают одобрение начальства. Обманутый кредитор Лвредий Деметрий, сын Нила, восхваляет префекта за покровительство «умеренным»^{200}. Аврелий Исидор пишет стратегу Арсиноитского нома: «Твое, о господин гегемон, покровительство простирается на всех, в особенности же на нас: людей бедных (умеренных) и живущих добродетельно»