Риторика в тени пирамид - [16]

Если страх божий мог проникнуть в прошения из Библии, а страх перед законом — из греческой философии, то трепет перед чиновником упоминается уже в документе позднептолемеевского времени. Докладывая диойкету, стратег отмечает три опоры порядка: счастье бога и господина царя, «твою (т. е. диойкета. — А. К.) заботу» и «наше (т. е. стратега. — А. К.) повиновение по причине страха и бдительности»^{155}. И в IV в. декурионы, доставляя вызов в суд, проявляют бдительность и «имеют в груди страх» перед «величием» префекта^{156}, перед судилищем^{157}.

Христианский апологет Климент Александрийский, как истинный обитатель долины Нила (хотя и уроженец Греции), видит в страхе божием подобие трепета перед начальством. По словам Климента, страх, соединенный с благоговением, «питают граждане к дельным из своих властителей; такой страх питаем мы к богу и разумные дети к своим отцам»^{158}. Но каково бы ни было происхождение «страха перед судилищем», попав в прошения, он сделался риторическим штампом, новым и устойчивым стереотипом, с помощью которого осознавалась противоположность между сильными и слабыми.

Следующий стереотип, имеющий родство и с идеологией птолемеевских канцелярий, и с библией — презрение к бедным. О сильных в прошениях II–IV вв. сказано, что они презирают бедность и кротость^{159}, или только бедность^{160}, или только кротость^{161}. Однако аналогичная формула есть уже в жалобах раннептолемеевской эпохи, но с одним нюансом: презирается не бедность или кротость, а физическая немощь, старость, вдовство, сиротство и т. п.^{162}. Презрение к физическим недостаткам упоминается и в некоторых римских прошениях^{163}, что доказывает преемственность стереотипа. Однако птолемеевская формула не имеет социальной нагрузки, птолемеевские писцы не мыслят социальными категориями. Зато эти категории содержит евангельская заповедь: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что ангелы их на небесах всегда видят лице отца моего небесного»^{164}. Автор Евангелия употребляет тот же глагол, что и египетские писцы: «не презирайте».

В римское время требование сочувствия к больным, осуждение презрения к больным сменяется требованием сочувствия к бедным, осуждением презрения к бедным. На место пары здоровый (насильник) — бедный (жертва) ставится пара богатый (насильник) — больной (жертва). В готовую формулу прошений (презрение к физической немощи) подставляется новый член (презрение к бедности). Поскольку провинциальные писцы не блещут грамотностью, различные варианты формулы спутаны.

Выше мы отмечали случай ложной типизации, когда физически сильный противопоставляется бедняку, а не физически слабому, как этого требовала бы логика. Встречается и ложная типизация с иной расстановкой членов: имеющие силу на местах, т. е. социально-сильные, противопоставлены не бедняку, но инвалиду (одноглазому человеку). Они относятся с презрением к его внешности^{165}. Причисляя обидчиков к богатым и сильным, жалобщики наделяют их пороками. Причисляя себя к бедным, подчеркивают свои добродетели. Как порок присущ богатству, так добродетель — бедности. Основная черта бедного истца, вынужденного судиться — нелюбовь к сутяжничеству, «кротость» (άπραγμοσύνη). В отличие от «страха перед судилищем» и «презрения к малым сим», кротость — исконно греческое понятие, означающее мирный характер, отстранение от судов, политической деятельности, карьеры, понятие, включенное в общий круг добродетелей мудреца, предающегося созерцательной жизни^{166}. Противоположным понятием была φιλοπραγμοσυνη (любовь к деятельности, суетность, сутяжничество). Так, Филон Александрийский писал: «Глупый человек обегает рынок и театры, судилища и здания советов, народные собрания и все сборища людские, будучи предан суетливости. <…> Умный же, напротив, являясь почитателем мирной жизни, продвигается медленно и любит одиночество»^{167}. Суетливость, по мнению Филона, одна из черт склонной к беспорядкам александрийской толпы^{168}.

Кротость жалобщика писцы превратили в риторический штамп и поставили ее в центр конфликта между богатым и бедным. У крестьян богатый сосед отбирает землю, «презирая их кротость»^{169}. О своей «кротости» пишет земледелец, лишившийся участка по прихоти «пользующихся богатством и тиранией на местах»^{170}. «Презирая кротость и бедность» Арейона, сына Диоскора, поступают сборщики налогов^{171}. Наконец, уже знакомый нам «честный, но бедный» Аврелий Исидор утверждает, что у него ни с кем нет ссор в деревне^{172}.

Конечно, кроткими не всегда оказываются бедные. Должник издевается над кредитором, пользуясь его кротостью^{173}. Презирая кротость вдовы, ее обманули опекуны^{174}. «Нагло и беззаконно» поступает корпорация строителей в отношении ткача, «оказавшегося кротким»^{175}. Последний пример взят не из прошения, но из протокола судебного заседания и указывает на связь риторики прошений с живой речью риторов-адвокатов.

Отождествление кротости с мудростью также не чуждо авторам прошений. Пример тому — прошение Теона, бывшего гимнасиарха Мемфиса (212 г. н. э.). Теон жалуется на погонщика верблюдов Апиона, получившего у него задаток и сбежавшего вместе с задатком и упряжью