Rigor mortis - [5]

Узнав от Лямзиной, уже почти взрослым, о существовании американской тётки и о причинах ее превращения в «нелицо», Габриэлян удивился. Он уже почти всё понимал про деда, но считал его выше дурацких предрассудков.

Осознав, что дед, работавший под началом высоких господ, органически нуждался в том, чтобы считать кого-то ниже себя, разочаровался ничуть не меньше, чем Скаут.

Выяснять отношения, конечно, не стал. Зачем?

Может, босса шлепнут раньше, чем его перса, и тогда рейд не пропал…

Нет, все-таки пропал. Дед продолжал хрипеть и стонать.

Габриэлян выбросил грязный подгузник и салфетки, тщательно вымыл руки, протер дезинфектантом, зарядил инъектор нарбутолом.

«Щча-а-ательно» выпустил из инъектора воздух…

В вену попал с первого раза, надо же.

Набрал номер «скорой помощи» и вернулся к терминалу. Дед продолжал хрипеть, но тут уж ничего не поделаешь, нарбутол или подействует, или нет.

Как ни удивительно, но рейд устоял. Ребята завалили фиримору и даже не дали подохнуть Габриэлянову персу.

«Как дед?» — спросила в приватном окошке Миртл.

«Стабильно плохо. Спасибо, что перса не уронили».

«Всегда пожалуйста».

Дальше были довольно унылые коридоры, в которых копошились единичные инсектоиды. А после них — вентиляционная шахта, где этих тварей было просто несчитано, всех разновидностей — и «скакуны», и «боксеры», и уже знакомые кислотники. Трэш, «3872 орка». Не сразу и поймешь, как их берут, и, наверное, весь бы рейд полег там, но Панда заранее просмотрел проходилку и рассказал, что в шахте четыре турели, до них нужно добраться и активировать по очереди, и кому это делать, как не диверсанту?

Полезли вместе с Ашанти. Габриэлян играл человеком, в гибкости уступал веганской белой ящерице, так что полез к нижним турелям.

Тут-то его и накрыло. Не инсектоиды, звонок в дверь. «Скорая».

Габриэлян поставил турель на автоматический отстрел врага, снова включил «ауру боли», бросил в привате Миртл «труба зовет» и пошел открывать дверь.

Дед продолжал стонать.

— Когда вы ввели морфин?

— Полтора… почти два часа назад.

— Больше ничего не вводили?

— Нарбутол, сорок минут.

Врач убрала ампулу обратно в кофр.

— Извините. Сердце у него уже сдает… Дыхание сильно угнетено. Вторая инъекция сейчас может его просто убить.

Габриэлян видел по ее лицу, что ирония ситуации понятна ей полностью.

— Сколько он проживет, если вы ее не сделаете?

— Часа два, может, три. До утра, не дольше.

— И все это время будет страдать?

— Он не страдает, — сказала врач. — То, что он стонет… это рефлексы.

Дед издал особенно мучительный стон, в подгузнике снова забулькало. Запах пошел такой, будто дед разлагался заживо и извергал продукты распада.

— Вы уверены, что ему не больно? — «Ну и паскудная же у меня усмешка. Ну и паскудная же у меня рожа. Ну и паскудно же я щурю глаза…»

— Может, и больно. Но он не страдает. Лобные доли отключены, страдать нечему.

Габриэлян продолжал смотреть ей в глаза и усмехаться молча.

— Ша-а-а-ша-а… — прохрипел дед. — Са-а-а… ша…

— Я не имею права ввести ему эту дозу, — отрезала черноволосая врачебная дама.

— А если я дам расписку? Или — что я должен сделать?

Врач вздохнула, постучала стилом по планшету.

— Он подписывал отказ от эвтаназии?

— Да, — сказал Габриэлян.

— Значит, я не могу ни сделать укол милосердия, ни вызвать из Мортуария дежурную бригаду. Извините. Мне очень жаль.

Ристкомм на ее руке пропел сигнал.

— Простите, у меня вызов. Держитесь, Саша.

— Я Вадим, — зачем-то сказал Габриэлян. — Вадим Арович Габриэлян. Саша — это его старший сын.

— А вы младший?

— Я внук.

Она протянула заполненный формуляр, он расписался.

— Держитесь, — вышла в прихожую.

Габриэлян закрыл за ней дверь и пошел за чистым подгузником, содрогаясь от беззвучного смеха.

То, что вышло из деда, оказалось грязно-желтой пеной. Невероятно смрадной. Метастазы добрались до кишечника? Или…? Да какая разница, к черту.

— Человек, — сказал он вслух, — проходит свой путь от грязной пеленки до смрадного савана.

Вытер сморщенный зад, протер складки в паху, стер пенистую дрянь с мизерного члена и жалких мудей, сменил подгузник… и тут дед выдал вторую порцию.

Габриэлян осел на пол. Даже фейспалм не сделаешь, обе руки в смердящей жиже.

— Дед, ты в курсе, что злостно нарушаешь закон сохранения вещества?

Дед шутку не оценил. С чувством юмора у него всегда было так себе.

— Не ори. Будешь так орать, твой малолетний гений нас услышит.

— Пусть слышит. Пусть знает. Пора.

— А не боишься, что он, когда вырастет, наплюет тебе в лицо?

— Если он будет стоить своей соли — обязательно наплюет. Всему нашему поколению. Заслужили.

Дед и Борис Аркадьевич. Старый университетский друг, щелкает память, ушел в адвокатуру, потом в аппарат. Юротдел Моссовета.

— Браво, Гоша, — женский голос, декоративные аплодисменты. Этого не может быть, но кажется, что ноготки тихонечко постукивают один о другой. Габриэлян не видит ее, но знает, что это Елена Юрьевна, бывшая сотрудница деда и начальница отца. Сейчас — высокая госпожа.

Он боялся высоких господ почти до обморока. После того, как они убили папу и маму. Вот ничего не боялся, а их — да. Пока не умерла тётя. Сразу — как отрезало. Сразу понял, что так, как мама с папой — все равно лучше, чем…