Rigor mortis - [3]

— А рыба? — удивился Габриэлян.

— На рыбу снасть нужна, а лягушек бери просто в кепку… Я не о том, Вадим. Вольта и Гальвани ставили свои опыты сколько, триста лет назад? Тогда это было важное открытие. Тогда никто не знал, что по нашим нервам, как по проводам, идет ток. Сейчас нет смысла убивать лягушку, чтобы подтвердить это открытие. Если ради чего-то и стоит отнимать жизнь, даже у лягушки — то ради чего-то совсем нового и очень-очень важного.

— Или чтобы съесть?

— Или чтобы съесть. Если уж совсем больше нечего.

— Давай этих лягушек съедим? Ну, чтоб не зря.

Отец покачал головой.

— Я их уже в реку выбросил. Сом их съест.

— В Истре водится сом?

— Должен. Дно илистое, вода чистая… отчего бы там не водиться сому?

«Я без голоса» — предупредил сразу. Дознаваться, почему, не стали: без голоса так без голоса.

— Ты где был? — спросил Панда.

«Диплом писал».

— А, замучен тяжелым реалом… И как?

«Сдал».

— Ну молодца.

В приватном окошке нарисовалась Миртл.

«Как дед?»

«Стабильно плохо».

Она одна из всей группы знала правду. Габриэлян не скрывал информацию от… слово «любовница» неточно описывало их отношения. Как и «приятельница», «однокашница», «подруга», «секс-партнерка», «соклановка»… Ничего из этого и все понемногу. Главным чувством к ней было чувство благодарности. За то, что стала проводником в мир секса и в мир «Эффекта Допплера». В этой полусказочной космоопере он за год приобрел, кажется, больше социальных навыков, чем за все время школы и университета. Возможно, дело было в том, что его не видели в лицо, слышали только голос.

«Эффект Допплера» оказался отличным способом коротать ночные дежурства, когда дед уже слег, но еще не пошел вразнос. Потом начался диплом, тут Габриэлян не врал согильдяям. Ну, почти не врал: можно было бы и с дипломом продолжать играть, но дед начал давать джазу, и, вынужденно бросив партию в разгар боя, Габриэлян решил больше не подставлять товарищей.

«Ты сегодня играешь?»

«Мне нужно пробдеть эту ночь. Но я могу вылететь в любой момент, так что скажи, стоит ли?»

«Ты же сказал стабильно плохо».

«Стабильность — понятие относительное».

«Мы идем в рейд на Фомальгаут. Ты по шмоту слабей, чем нужно, но диверсант нам бы пригодился».

И они пошли в рейд на Фомальгаут.

…Габриэлян не сердился на деда за побои. Ни за те, первые, ни за те, что были потом, когда Габриэлян, по мнению деда, терял берега. Дед не бил зря, он, как вычислил Габриэлян, наказывал за проявления жестокости — или того, что он принимал за жестокость. В общем, всякий раз, когда внуку надо было внушить, что «другому тоже больно». Дед не понимал (а Габриэлян уже в семь понял: бесполезно объяснять), что жестокость в общем смысле этого слова внуку совершенно чужда. Он не испытывал от причинения боли другим ничего. Ну, почти ничего. Иногда — удовлетворение от правильно решенной задачи. В этих случаях дедовская трость была одним из «дано». Цена за верный ответ. Напрягаясь и вздрагивая под ударами, он тихо радовался: сошлось. Немного позже сообразил, что нужно кричать или хотя бы стонать, чтоб дед ничего не сломал. А то он один раз руку сломал, потом пришлось носить лубок и, что всего хуже, унизительно врать, что упал с лестницы.

Не так уж часто это случалось, надо отдать деду должное. Раза два в год, не чаще. У Габриэляна как раз дошли рук до «Детства» Горького и «Нахаленка» Шолохова, и он надолго сделал ошибочный вывод, точнее, два: а) бить внуков — это такая особая прерогатива дедов; б) Георгий Георгиевич Савишников еще так ничего себе, бывает гораздо хуже.

Искренне веря, что так поступают все деды со всеми внуками, он чуть не завалил старика. Просто поделился с кем-то в младшей школе, думая, что так у всех. Потом сам же и выкручивался перед учителями и ювеналами: хи-хи, ха-ха, пошутил. Вычитал в книжках, показалось интересно.

По счастью, это было как раз в момент длинного перерыва между порками. Никаких следов, конечно, не нашли, Габриэлян подпустил книжности, дед сказал, что внук фантазирует, так что поверили, только назначили мониторинг на полгода. Ничего, оба выдержали без труда, ни Габриэлян ничего не отчебучивал, ни деду его наказывать не приходилось.

Кстати, за этот случайный стук тоже не наказал. Просто объяснил, что Габриэляна заберут у деда и отдадут фостерам. И тогда пиши пропало квартира, замечательная квартира с прохладными каньонами коридоров, где книжные полки в потолок и старинные странные вещи по антресолям. Пиратские сокровища, сундук буканьера Томаса Хаттера.

— Деда, это что?

— М-м, кажется, лампа. Радиолампа.

Все, дальше можно не объяснять. Габриэлян садился на пол с планшеткой, выходил в поиск, через десять минут уже знал, что у него в руке не просто лампа, а миниатюрный высокочастотный стержневый пентод.

К сожалению, годный только на то, чтобы привязать его на шнурок и носить на шее, а во дворе всем рассказывать, что это монитор, через который все видят наблюдатели, а сам он — пришелец из более развитой цивилизации, который должен разведать, как живут земляне, вернуться и доложить.

Это было вранье, за которое взрослые не наказывают. Фантазия, а не вранье. Детям положено фантазировать. Это нормально.